Повесть о рождении моем, происхождении и всей жизни - 206

 В один из сих вечеров, провождаемых мною в поле под шатрами, посетив меня, жена и несколько приятелей, хотя с крайнею осторожностию, однако объявили, что отец мой крайне болен, что надежды к жизни нет, и что будущая почта ничего приятного не обещает. Узнав о сем за неделю до оной, всякий почувствует, каково мне было пережить эту неделю, всякий, говорю я, то есть тот, кто любит отца своего. К несчастию нашему, по нынешней нравственности сия оговорка сделалась нужна и необходима. Наконец, пришла почта и объявила мне, что отца моего не стало. Я не в силах остановиться на сей минуте и ничего описывать тогдашнего, воображать ее ужасно, чувствовать тяжело, а изъяснить, что со мной делалось, никакое перо бы не умело; оно в руках каждого тупится, когда чувства в сильном волнении. Итак, пробегу я сии злосчастные часы жизни моей. Но увы! Куда я обернусь, чтобы найти прохладу, чтобы успокоить мятежное сердце? Везде беды, везде злосчастия. О плачевная година! Подобно страннику, который с утра выходит с ночлега в путь и поминутно то прячется от туч, то, обрадовавшись мгновенному сиянию солнца, чает конца ненастью и новые вдали слышит громы, которые над головою его теснятся, так я в этот год жизни моей, едва отдохну на минуту, как новая беда, новое приключение возмутит дух и чашу горести до дна растворит. Но я пишу для детей моих, нужно им знать все случаи, меня постигшие, итак, побеждая движение души растроганной, должен в последний раз здесь повествовать о друге моем и дражайшем отце.

 Жил он, как по завещаниям его видно, шестьдесят три года, кои ему исполнились 2 апреля сего года. Отчасти же по Истории моей можно было заметить его огорчения, несчастную судьбу. Родясь как изгнанник в жестокой ссылке, лишился отца в юном возрасте на эшафоте, мать похоронил в монастыре, вдовел однажды от милой жены[1], терял любезного брата[2], хоронил детей, воспитывался в чужом доме[3], испытал презрение, гонение ближних, ненависть сродников[4], злобу вельмож, лишился имения знатного и, по стечению обстоятельств несчастных, принужден был малое совсем расстроить, в службе не нажил ничего, вел ее без выгод и удовольствия -- вот в коротких словах его история. Из сего сокращения кто не увидит, что не миновало его никакое зло моральное, а недуги и физические изнурения усовершенствовали оные. Я не стану здесь делать ему панегирика. Довольно для славы отца, оставившего после себя детей в возрасте, женатых и самих наживших потомство, довольно для славы такого отца, говорю я, когда дети его благословляют, любят его, плачут о потере его и, кроме благотворений его, ничего привесть на память не могут. Чем похвальнее, чем достойнее, чем выше увенчаться может похвала родителей, как не сими лестными преимуществами? Он их стяжал кротостию своею с нами в совершеннолетии, благоразумною строгостию с младенчества нашего, снисхождением к нашим слабостям и горячею к нам любовию. Какое доказательство можно сильнее найти любви к детям, как поступок его со мной, когда он, расставаясь со мною в прошлом годе и как бы конец свой предчувствуя, дал мне верющие письма на управление Нижегородской его деревней, одним почти имуществом нашим? Сим верющим письмам не было ограничения, они в полной мере послужили мне из рук его залогом, будучи подписаны им и матерью моей с наблюдением всех гражданских обрядов, сколько он доверял мне по надеянию на сильную мою к ней любовь. Имущества после него никакого не осталось, но я богат его наставлениями, его советы драгоценнее для меня всех бразильских сокровищ.

По смерти его оказались на имя наше два завещания, одно, писанное в 782, другое в 788 годах, оба одинаковой силы. Скончался он 8 июня во втором часу заполночь. Изнемогшее тело его от чечуя, подагры летучей и совокупных разных болезней, между которыми даже подозревали и камень, обратил наконец в мертвенность удар паралича, до которого столько он был бодр и такое показал присутствие духа, что даже 7-го числа, в день, в который минул год Алексаше, он, после исповеди и причащения тайно от домашних, выходил за ужин к столу, поглядел в последний раз на всех своих ближних, простился по обычаю с матушкой, с сестрами, и уже после никто его не видал. Между бумагами, в его кабинете оставшимися, нашлись и у меня хранятся доселе собственной руки его некоторые примечания на дворянские преимущества и на откупы. Он сохранил в целости множество писем матушкиных, дяди моего барона Строганова, моих, из Петербурга к нему писанных, и вместе с журналом бабушкиным нашел я у него все почти ее письма. Сия интересная переписка до гроба моего в бумагах моих храниться будет, никогда не потеряется и календарь 1758 года, который остался в моих руках со всеми его замечаниями на уважительные случаи его жизни. Тут видны и письмы некоторые к нему от генерал-прокурора князя Вяземского. Вот все богатства, кои он мне оставил, и я их ставлю выше тех набитых золотом кладовых, в которых на грудах денежных мешков издыхает нечестивый ростовщик, оставляющий множество тысяч душ такому потомку, который уже чувствует, что душа, исшедшая из трупа отца его, была самая неистовая и проклятиям подвергшаяся. О, как, напротив, при всей печали моей мне приятно вспомнить дела отца моего, жизнь его всю, каждый со мной, с ближними поступок! Веселись, райская душа! Питайся там, там, где ты теперь покоишься от изнурений мучительного живота, благословениями приверженных к тебе отраслей твоих.