Между тем, переменя и место, и род жизни, я устроил несколько свои дела. Очистил долги свои небольшие в Петербурге, дом свой полковой продал, людей и нужные пожитки перевез в Москву, выходил от Герольдии паспорт и, разорвав все связи свои с северной столицей, стал приискивать в Москве забавы на свой вкус во ожидании лучшей участи.
Хотя я тотчас пустился во все публичные собраньи, но более старался участвовать в маленьких обществах. Длинные мои разлуки с Москвой раззнакомили меня со многими; оставались два-три дома, с коими я сохранил короткое обращение, и между ими и семьей делил все свое время. Вот как оно у меня было расположено: все утро я упражнялся с пером в моем кабинете, обедал ежедневно дома, редко в гостях, весь день до вечера провождал с отцом и с матерью. Старость и немощи удаляли их от большого света, они редко или, лучше сказать, почти вовсе уже не выезжали. Ужин домашний подавался в восемь часов, в девять старики наши ложились почивать, а мы в сестриных комнатах до обыкновенной ночной поры составляли свою круговеньку. Жена моя любила жизнь уединенную, хотя всю молодость свою провела в шуме, да и где же -- в царских палатах! Сверх того, Москва ей не нравилась, она не могла приладиться к ее роду жизни. Состояние беременности, в котором она находилась с осени, давало ей полное право освободиться от всех обычаев светских и жить по своему произволу. Общество наше домашнее умножено было еще двумя лицами. Сестра родная матери моей, вдова генерала Ржевского, о смерти которого я упомянул в своем месте, Софья Николаевна скончалась чахоткою в осени прошедшего года, оставя после себя трех дочерей, двух старших замужем, а последнюю в девках. Возраст ее требовал опекунов, ей было семнадцать лет. Граф Иван Григорьевич Чернышев, вельможа и дальний родственник Ржевского, принял опеку на себя вместе с отцом моим и сам, живучи в Петербурге бессъездно, носил одно титло опекуна, а сироту и состояние ее предоставил в полное распоряжение батюшке, который принял Марью Степановну к себе в дом. За ней было наследства по разделу и сделкам с сестрами пятьсот душ, но самой собой дома держать ей было бы неприлично, итак, мы жили вместе. Сестры ее были с мужьями своими по другим городам. При доме тетки покойной до смерти ее жил предобрейший человек, уже немолодой, по имени Иван Николаевич Классон. Служа долго в штате Ржевского, он был наконец отставлен майором и управлял его домом. Имея отличные качества сердца, этот чувствительный иностранец так привязался к семейству своего начальника и благодетеля, что предпочитал умеренность самую строгую избыткам роскоши, лишь бы мог быть полезен услугам, требуемым от опекунов. Батюшка взял и его под свою крышку и покровительство; итак, нас было немало. Мы в своей семье, будучи все довольно молоди еще, находили разные способы проводить вечера довольно приятно. Я о смерти тетки моей ничего не сказал тогда, как она последовала, потому что связь ее с матерью моей была не так тесна, чтоб потеря ее нанесла ей сильную печаль.
"Где вода была, тут и будет" -- старая русская пословица. Меня опять взманили играть комедию, и я, несмотря на пятый класс, явился снова на театре. Между старыми знакомствами моими приятнее всех для меня с самого ребячества был дом госпожи Опочининой. Она любила жить и веселиться. У нее были две дочери, богатые невесты; старшая, собой пригожа, ловка, умна, занимала все помышлении матери, а та ею одной дышала. Прыгая с ней на балах еще до переселения моего в Петербург, я не был к ней равнодушен, и она после страсти моей к Меншиковой первая водворилась в моем сердце. Склонность моя к ней до того дошла, что я почти помышлял о женитьбе на ней, и, хотя отец мой не очень благоприятно смотрел на тогдашние восторги, но, может быть, этот союз бы состоялся, если б сердце мое было постояннее, но почти решась по возвращении из Петербурга просить родительского дозволения на сватовство -- в некоторой надежде, что оно принято будет благосклонно матерью, которой я уже нравился, а более еще мое имя, ибо при богатстве не лишнее бывает звонкое прозвание -- почти решась искать руки милой Опочининой, поскакал в Петербург. Это было в 86-м году. У заставы сделался холоднее, а там влюбился и женился на Смирной. В самое то время как мы, будучи только что обвенчаны, приехали в Москву, рассылали карточки по городу о помолвке Опочининой за богатого, достойного и фамильного человека Нарыш<кина>. Вместе мы составляли в 87-м году две новые четы, и каждая наслаждались, забыв прошедшее, настоящим своим благополучием.
Свободное копирование
