Наступаем через Волынь, через Чёрный остров на Проскуров. Когда мы снова вошли в Проскуров, на дороге, у белгородских казарм, я увидел труп мадьяра… Одиноко синел он в грязи на дороге… Кажется, на нём были погоны, и один оторван. Почему они кажутся мне такими родными?.. Может, потому, что по матери я мадьяр? Мы дошли до Деражни, а дальше… грехи не пускают… Только налётами овладеваем Жмеринкой. Славится Запорожская Сечь с батькой-божком во главе. Это романтичные и глупые фигуры.
Когда их, хорошо одетых, бросили в бой, была роса, и они, чтобы не испачкаться, не пожелали ложиться на землю… Много их покосили тогда пулемёты красных.
Пушки тупо, монотонно и всё из одного места бьют по железнодорожной линии на Старо-Константинов и Деражню… Это две самые крайние точки, до которых наши сумели основательно продвинуться.
Когда взяли Деражню, казаки окружили у эшелона отставшего мадьяра, заметив их, он схватил гранату, снял с неё кольцо и прижал к щеке… Ему оторвало голову…
Мы всё кружили между Деражней и Проскуровом…
Главный врач Акулов был такой: когда красные отступают, он за Украину, когда же мы, он — большевик. А фельдшер Чепурный всегда оставался красным, независимо от того, наступают они или же отступают. Он вдохновенно рисовал мне героизм красных, которых окружили фронтами, а они всех бьют. Он доказывал мне с цифрами в руках, что по сравнению с рабочим крестьянин — мелкий буржуа.
А главный врач, получавший денег больше всех, говорил, что каждый должен стоять сам за себя. Он был очень скуп. Только со мной не скупился, потому что я часто читал ему свои стихи, и ему очень нравилось меня слушать. С нами был и поп. Неприятный, мелочный человек. Когда раздавали хлеб (а давали нам его очень мало), он норовил отрезать себе побольше. Когда же красные приближались, он хватал свой чемодан, заполошенно бегал по хате и кричал:
— Да куда ж его? Ой, боже ж мой! Да куда ж его?..
Врач Акулов относился ко мне хорошо ещё и потому, что я выходец из рабочих. Несколько раз мы всем околотком хотели перейти к красным.