Записки атамана Денисова - 52

XIX

В Пруссии. - Участие в войне с французами. - Беннигсен и Платов. - Дело при Гутштадте. - Свидание с Платовым после Гутштадского дела. - Граф Строганов. - Дело при Пассарге, Земерсфельде, Аренсдорфе и Гейльсберге. - Отступление к Тильзиту.

1807

"Приехав в главную квартиру, явился я у главнокомандующего г. Беникссона (Беннигсена), который знал меня прежде и весьма милостиво принял, и через дежурного генерала велел мне сказать, что он знает, что войсковой атаман Платов не с лутчей стороны к Денисовой фамилии расположен, а потому, буде я пожелаю, то он даст мне в команду донские полки, в отдельном корпусе находящиеся. Но как я всегда считал себя правым перед моим начальником, то рассудил, что лучше ехать к нему прямо, дабы тем не дать ему повода к большей ненависти, что и объяснил г. Беникссону. Он одобрил такое мнение, уверил в своем покровительстве и отправил меня к атаману. Когда же я прибыл к Платову, то он меня принял с довольным уважением, из которого, однако, же я видел, что мне должно быть осторожным. На другой день (Платов) объявил, что он мне даст хороший полк храброго полковника Карпова, пред тем незадолго убитого в сражении. Как в это время один офицер с командою из онаго полка находился при нем, Платове, то и приказано было ему явиться ко мне в команду. Ожидая терпеливо, что я получу полк, и еще несколько (времени) не видя онаго, между тем нередко примечал я, что его превосходительство, атаман, находил случай в разговорах своих мне сделать неприятность. Не любя ни насколько лести, я всегда без грубости отвечал ему с должною благородному человеку стойкостию, а в один раз, как помню, сказал ему откровенно, что его превосходительство не так разумеет мой приезд в армию, что я хочу быть его правою рукою и служить со всегдашнею моею честию и усердием. Тогда он сказал:

- Я в том уверен и дам вам три полка".

- Ежели вы хотите видеть во всем блеске славу донских казаков, - сказал я, "то подчините мне тридцать полков".

"Этим, как видно было из лица и слов его, он был весьма доволен и при том сказал:

- Я столько полков не имею, а. притом и другие генералы есть, которым также надобно вверить полки".

"Но все это не помогло мне, и я более месяца прожил у него без всякой команды, в которое время и наша армия оставалась без действия. Наконец, теряясь в надежде получить сколько-либо в команду мою полков, я откровенно доложил г. атаману, что еду к государю и буду просить об увольнении в дом.

- Верно потому, - сказал Платов, - что не видите у себя команды. Но я в этом не виноват: я требовал полки из других корпусов".

"И тут же своему письмоводителю приказал писать в три полка повеление, чтоб оные явились в мою команду немедленно. На другой или третий день оные повеления выполнены, а на завтра после того получил я повеление - следовать вперед, к неприятелю. Платов также со всеми полками своими, и вся армия двинулась к укрепленному местечку Гутштадту. Я шел с тремя своими полками отдельно, по особой дороге, к назначенному пункту. Местоположение, закрытое лесами, совершенно было мне неизвестно; равно и полковые командиры едва мне ведомы были по общему домашнему жилищу нашему, отчего я был почти на всяком шагу в затруднении ".

"По выступлении в сей поход, на другой день - 24-го мая 1807 г., я подошел к реке Алле и нашел, что берега оной были так болотисты, что совершенно препятствовали переправе и, по всем разведываниям, от начальников полков и казаков сделанным, в том месте и близ онаго удобной переправы не было. Тогда я, взяв полковых командиров, поскакал сам в даль, по берегу речки, дабы лучше оную рассмотреть. Одно место показалось нам возможным к переправе, но оное было прикрыто нарочито сделанными от французов шанцами, из которых и движение войска нашего было французами примечено".

"Рассуждая о моем положении, что буде я донесу, что не имею возможности переправиться, а оная окажется по строгому рассуждению возможною, то я буду виноват и, конечно, претерплю несчастие, - решился я занять шанцы штурмом и произвел сие так: отобрав из полков всех казаков, ружья имеющих, которых и нашлось около 150 человек, подчинил их храброму полковому командиру, Василию Ефремову, с нужным числом офицеров, и приказал ползком сближаться к реке и стрелять в шанцы, а 60-ти человекам, также при офицерах, выбрав самых храбрейших, приказал, чтобы они, раздевшись донага, по данному знаку быстро переплыв речку, ударили бы на шанцы, с одними дротиками, что и было с отличнейшею храбростию и скоростию исполнено в точности".

"Храбрый полковой начальник Ефремов, без ордера, из одной храбрости и усердия, когда казаки кинулись в воду, пустился за ними на быстром своем коне, который по доброте своей, хотя и с большим затруднением, добился через болото до реки и через оную его перенес но выходя из реки потонул в болоте и не мог более идти. Тогда Ефремов крикнул на казаков, чтобы переплыли через реку, и схватя за что можно лошадь, тянули бы через болото на боку, а сам пустился за нагими казаками, которые уже летели к шанцам и, соединясь с ними, завладел оными. Причем взято в плен более 10 французов и столько же убито, а другие, устрашась такого храброго действия, бежали. Ободрясь сим, я приказал вышесказанным манером переправить лошади три или четыре и исследовать близлежащий лес - как силен находится в оном неприятель? Сам занялся рассмотрением: не может ли тут быть переправа, но нашел, что за болотистыми берегами нельзя оной было сделать".

"В эту минуту увидел я, что регулярный корпус к той же реке подошел и, верно, имеет понтонный мост; послал одного офицера узнать о том и просить генерала того корпуса позволения - вперед мне с полками переправиться. Это был князь Алексей Иванович Горчаков, с корпусом, который весьма благосклонно на то согласился. Получа о том донесение, я поспешил, и когда пришел, то мост был уже готов, и я переправился и потянулся налево к назначенному мне месту, куда прибыв, послал к войсковому атаману одного офицера со словесным обо всех моих действиях донесением и с вопросом - что от него мне велено будет далее делать?".

"В это время, вправо от меня, за Гутштадтом, слышны были пушечные выстрелы, почему я видел, что сражение уже началось. Офицер мой возвратился и донес, что г. войсковой атаман действиями моими доволен и далее оставляет мне на волю, по усмотрению, производить оные. Тогда, имея пред собою большой лес, приказал я полку Ефремова, рассыпавшись и занимая сколь можно более места, идти вперед и несколько направо, и обо всем нужном мне доносить, а с остальными двумя полками, по маленькой дорожке, потянулся за полком Ефремова. Пройдя лес, мы шли через довольно обширную поляну, где и маленькая деревушка находилась, а подойдя к другому лесу, прискакал ко мне полковник Ефремов и донес, что недалеко находится из пехоты и конницы сильный неприятель. Тогда я Ефремову приказал, чтоб он наблюдал за движением сего неприятеля. И сам я шел туда же, и ветрел в ту же минуту атаманский полк, бывший под командою графа Строганова, препровождающий сзади всего Горчаковского корпуса неприятельский вагенбург, который он (гр. Строганов) успел отрезать и пленить. Граф Строганов весьма желал с полком оным ко мне присоединиться, но по множеству повозок, которые требовали большого прикрытия, не мог. И так я двинулся с одними моими тремя полками к видимому неприятелю".

"Перейдя лес, я увидел неприятеля, стоящего в открытом поле, за широкою и довольно углубленною долиною; на пушечный выстрел от деревни к Гутштадту стояла пехота на некотором возвышении при другой долине, в линию обращенная к Гутштадту, где часто раздавались пушечные выстрелы, а ко мне флангом, примерно тысячи до полторы или более. В деревне видна была также пехота, но как за домами нельзя было усмотреть, то и не можно было исчислить оную глазомерно; но сколько мог заметить, то она не составляла большого количества, а между тою и другою пехотою, на средине, в два отделения, стояла колоннами конница, около тысячи человек. Осмотрев все сие, я решился атаковать всеми тремя полками одну конную неприятельскую колонну, ближайшую к пехоте, на возвышении стоявшую, полагая, что ежели оная, будучи опрокинута, отступит к пехоте, то в таком случае, не теряя времени, все полки мои в отрез ударят на другую, стоявшую ближе к деревне, колонну, и оную поразят".

"По сему моему плану отдав все нужные приказания, я подтвердил, чтоб оное мое распоряжение внушено было каждому офицеру и казаку, и, не теряя минуты, двинулся вперед. Прибыв в самый низ долины, я нашел между имеющимися там небольшими кустарниками, как бы рукою человека сделанный, широкий ров, и довольно глубокий, через который потребна большая осторожность переезжать конному. При виде сего я боялся, что, в случае неудачи, могут многие лошади при скором переезде упасть и попадутся в руки неприятелю, почему и приказал некоторым офицерам и на лучших лошадях казакам - в рысь переезжать оный, для одной только пробы. Наконец и сам тоже сделал, и увидя, что возможно, хотя и с затруднением, приказал полкам переходить и тут же устроил оные в лаву. При этом случае несколько минут замедлил, а неприятельская конница, как приметно было, желая предупредить меня атакою, двинулась гораздо вперед, и сама дала мне удобнейший случай атаковать оную, что я исполнил в тот же момент и с быстротою".

"Казаки полетели на назначенную колонну, но, наскакав в самую близкую дистанцию, только огарнули (обхватили?) ее вокруг, но не ударили как следовало бы храбрым, однако же с большою отважностию держались на тех местах. Видя это, я бросился в то место, где более видел казаков, и крикнул:

- Ребята-молодцы, в дротики!".

"В сей момент казаки, которые мало меня или вовсе не видали, как бы желали испытать меня, а усмотрев начальника своего между ними, с отличнейшею храбростию врезались в неприятельскую колонну, из которой, наверное, можно положить, что пятая часть упала, а остальные в беспорядке стремительно побежали, а казаки, казалось, каждый желал сколоть несколько человек. Я в эту минуту увидел, что другая колонна твердо еще и непоколебимо стояла на своем месте, и тут же приметил, что и оная струсила нашего действия, ибо имела хотя минутный, но, выгодный для себя, случай нанесть нам жестокий удар, когда мы были заняты первой колонной, и упустила оный. Я, заскакав в средину гнавших неприятеля казаков, большую часть оных остановил и, указав на, стоявшего на месте, неприятеля, пустился с оными на него. Казаки все исполняли приказания мои в точности и летели к неприятелю как орлы, а неприятель, еще более испугавшись такового действия, опрометью пустился бежать. Казаки врезались в онаго, скакали за ним, и смешавшись с ним, убивали французов. Храбрый полковник Ефремов, всегда находясь впереди и давая пример казакам, своеручно разил неприятеля без пощады. Неприятель, к счастию нашему, бежал в средине между пехотою и деревнею, интервалом, отчего казаки и не так много потерпели, как бы это могло быть, но со всем тем многие были ранены пулями, каковая участь постигла и храброго полкового начальника, Степана Сулина, который был ранен пулею в ногу, от которой раны, страдая несколько недель, и помер. Также и все офицеры отличную храбрость в сем деле показали, особо Агапов и Агеев".

"Я, проскакав несколько вместе с полками и уже поровнявшись с пехотою, с частью казаков возвратился и, немного отъехав, принужден был от упадка сил своих сойти с лошади и лечь на земле, а полковник Ефремов продолжал гнаться, пока истребил обе колонны до основания. Что французские лошади весьма слабее наших, то самое и пленные доказывали тем, что не более как человек 15 или 20 спаслись. При сем случае взято в плен: полковник, подполковник, два майора, три или четыре офицера и до 100 рядовых, все более или менее раненые. Французский генерал, бывший тут же, упал от многих ран и хотя был жив, но не мог уже ехать за нами верхом, почему и был оставлен на месте живым. Полковник Ефремов, с большею частию пленных, принужден был объехать сказанную деревню, чтоб возвратиться ко мне, потому что в интервале проезжать было уже опасно. Я обо всем этом действии ту же минуту донес г. войсковому атаману, притом приказал посланному доложить, что ежели он со всем корпусом своих войск прибудет на то место где я находился, то можно и более нанесть вред неприятелю, или чтобы он меня несколькими полками усилил. К нему же, г. войсковому атаману, я и пленных всех отправил. Также послал одного офицера в главную армию, к сражающимся впереди генералам, донесть, что неприятель в тылу не имеет сильных ресурсов. Всех сих моих действий был очевидный свидетель - полковник аглицкой службы, Вильсон или Мильсон"[1].

"Собрав всех моих казаков, увидел я, что конвоем пленных и присмотром раненых казаков я чувствительно мою бригаду ослабил, которая и без того не более составляла как от 800 до 900 (человек), а неприятеля перед собою видел - пехоту, и втрое сильнейшую. К тому же, сам я находился в большой расслабленности сил и не мог ничего более предпринять, а ожидал прибытия сикурса и повеления атамана Платова. Через несколько часов донесли мне, что несколько полков Платова корпуса сближаются ко мне; по дальнейшей же выправке, оказалось что это донесение несправедливо. Все сие время видел, что от стороны Гутштадта сильный неприятель - пехота, - ретировался, будучи преследуем нашею пехотою же, и когда оный приближался к этой пехоте, которая против меня держалась, то наша пехота остановилась, а французы соединились. Изнемогая от сильной слабости и видя, что далеко удалился от своих и что уже ночь сближается, я, без ордера, потянулся с полками своими к месту нахождения г. войскового атамана. Я нашел его в маленьком домике и уже при свече, что (то) писавшего; на словах вкратце донес о случившемся со мною, что я с полками возвратился к нему и испрашиваю приказания - что мне с оными делать. Его превосходительство, видно, весьма важною занят был бумагою, что на все ни одного слова мне не сказал. Уважая, как начальника, я, в молчании, в отдаль его сел на стул, в котором положении и пробыл более получаса. В это время вошел в ту же горницу граф Строганов с одним или двумя чиновниками и зачал докладывать войсковому атаману, что из пленных, мною взятых, есть один или двое знатной фамилии и что они говорят с чрезвычайною похвалою о храбрости тех казаков, которые имели с ними дело".

"Тогда атаман Платов слабым голосом благодарил меня и поподчивал чаем, а ежели хочу и пуншем, на что я отвечал, что я весьма слаб здоровьем, а потому и просил, чтоб он решил меня - что мне с полками делать и что мне покой необходим, каковым я, расположась с полками, могу воспользоваться. И как он велел близ корпуса его расположиться лагерем, то я, засвидетельствовавши ему нижайшее почтение, и вышел. Отдав приказ полкам идти на место, сам я по дороге взошел на квартиру плененного мною полковника, где нашел и подполковника и, поговоря с ними немного в утешение их, поехал в полки свои. Здесь, по усердию моих людей, нашел чай и казачью кашицу готовыми и, выпивши несколько чаю, отдал приказ, чтобы заботились о подкреплении лошадей. Сам, свернувшись, лег на земле, но никак не мог уснуть, чему причиною был более раненый полковник Сулин, который недалеко от меня был и стонал от чрезвычайной боли ноги. К тому же, скоро пополуночи, неприятель, пробравшись лесом к нашим пикетам, произвел по оным несколько ружейных выстрелов, отчего во всем корпусе произошла небольшая тревога".