Прошло около месяца, в нас постепенно закрадывалась тревога. Чувство беспокойства было еще безотчетным, но постоянная вахта с особым вниманием следила за горизонтом. Для подачи сигнала о помощи в дневное время приготовили специальный дымовой сигнал, а в ночное — в дополнение к яркому костру еще и цветные ракеты.
И вот однажды вахтенный во все горло закричал:
— Дым на горизонте! Корабль! Дым на горизонте!!!
Он кричал это до тех пор, пока все, кто находился в лагере, не высыпали на берег. Запылал костер, к небу поднялся высокий столб дыма.
Всех волновало, заметят ли на корабле наши сигналы, не пройдет ли неизвестное судно мимо. Ведь оно находилось на довольно почтительном расстоянии от нас.
Постепенно на горизонте начали вырисовываться очертания далекого корабля. В бинокль можно уже различить трубы и рангоут. Двигаясь вдоль берега на север, корабль пройдет примерно в пяти милях от нас. А это значит, что при такой ясной погоде с такого расстояния невозможно не заметить дым на берегу. Но все бывает: не возьмет вахтенный вовремя бинокль, сольется дымовой сигнал с береговой чертой — и прошла наша помощь стороной.
Но корабль изменил курс, повернул к берегу.
Неупокоев приказывает:
— Поднять сигнал: «Терплю бедствие, нуждаюсь в помощи!»
На мачте взвился набор цветных флагов. На корабле его заметили, расстояние между берегом и судном быстро сокращалось. Подойдя на милю к берегу, корабль бросил якорь и медленно развернулся против ветра. В этот момент старпом, не отрывая от глаз бинокля, докладывает командиру:
— Это японцы! На корме отчетливо вижу флаг.
Мы все поворачиваемся к Неупокоеву. Он внимательно и спокойно разглядывает подошедшее судно в свой бинокль. Затем, медленно опустив его, чуть дрогнувшим голосом произносит:
— Вы правы, Михаил Карлович, это японский военный корабль. Помолчав немного, он строго и решительно добавляет: — Помощь от японцев мы принять не можем. Спустите сигнал!
Молча он делает несколько шагов вперед и назад, сосредоточенно размышляя. Мы все следим за своим командиром и силимся понять, на что он решился, что задумал, какой выход из положения ему видится.
— Михаил Карлович, — снова обращается к старпому командир, — поднимите сигнал: «В вашей помощи не нуждаемся!»
И снова на мачте взвиваются разноцветные флаги. Проходит некоторое время, и на японском корабле вспыхивает несколько ответных флажков. Они означают: «Ваш сигнал принят и понят».
Вот и все: была помощь и нет больше помощи. Понурые стоим мы возле нашего командира. На Камчатке хорошо, но дома лучше. Об этом, пожалуй, думаем сейчас мы все. Неупокоев подходит к нам и, вздохнув, говорит:
— Мне понятно ваше огорчение: надежда на близкую помощь не оправдалась. Но имеем ли мы право просить помощь у недавних врагов? Да и получится какой-то парадокс — нас на нашей земле спасают японцы.
Владимир Константинович испытующе оглядывает наши лица.
— Наше положение небезнадежно, — голос командира звучит спокойно, убедительно, — я верю, придет сюда наше русское судно и доставит к родным берегам.
«Может придет, а может быть и нет», — думаем мы, хотя речь командира и уверенный тон действуют успокаивающе.
— А если даже этого и не случится, — повышает голос Неупокоев, — то перезимуем здесь. Вы сами убедились, какое тут изобилие рыбы, дичи и морского зверя. Из плавника мы срубим дом, а к следующей навигации построим небольшое прочное судно, на котором доберемся до ближайшего обитаемого берега.
Затем командир напоминает о том, что до осенних штормов нам надо провести большие работы по описи берега и промеру глубин.
Японский корабль простоял до темноты и, не дождавшись от нас другого сигнала, снялся с якоря. Вскоре его огни исчезли в море.
Жизнь в лагере пошла по-прежнему. Но долго еще в экипаже обсуждали решение командира. Нам, молодежи, нелегко было понять тогда, как он, решительный противник войны, не пожелавший воевать с японцами, безоговорочно отказался от их помощи.
— Ненавидеть войну — это вовсе не значит не дорожить честью Родины, — как всегда кратко разъяснял позицию командира старпом Дарзнэк.
Свободное копирование
