Хочу тебе пояснить, что по «военке» мы были медсёстрами, и надо было куда-нибудь ездить: то в больницу, то в анатомический музей, а тогда – в детские ясли, чтобы нам показали, как ухаживать за малышами. Я тебе скажу, что совсем недавно вспоминала тот день, и не надеялась вспомнить ни адреса, ни номера яслей. А захотелось почему-то узнать о мальчике, которого нам тогда показывали. Его звали Габор. Он чуть-чуть старше тебя, сынок. Медсестра вынула его из кроватки, где он лежал и плакал.
– Иди, Габор, будем тебя лечить, – сказала она. – У мальчика воспаление лёгких. Его мама тоже студентка, русская, и папа студент – венгр.
Медсестра снимала с малыша распашонку и всё говорила и говорила:
– Иди, красавец. Никому ты не нужен: ни маме, ни папе. А вырастешь, будут девки по тебе умирать, смотри, какая у тебя ямочка на подбородке. Это точно все девчонки будут твои…
Она раздела его и стала показывать, как правильно ставить горчичники такому маленькому. Габор плакал, медсестра не обращала на его слёзы никакого внимания, смазала вазелиновым маслом его спинку, положила пергамент, и только потом горчичники, поясняя нам, что так ему в самый раз – жечь не будет; затем быстро его запеленала и положила назад в кроватку.
Видно, горчичники всё же стали припекать его спинку, он залился плачем, но некому было его пожалеть, некому было приголубить. У меня душа расставалась с телом – было его жалко, и я не могла сочувствовать его матери, русской студентке, которую бросил венгр, подарив ей такого сына, а она отдала его чужим людям. Недавно смотрела передачу «Жди меня», захотела рассказать эту историю, чтобы узнать, что же дальше было с Габором, кто его взял, вырос ли он, кем стал. Теперь, когда так удачно обнаружились некоторые данные и даже дата, то можно отослать запрос. Я хорошо помню, что Лена Васильева из группы РИО (редакционно-издательского отделения) точно там была, и, наверное, тоже помнит этот случай из практики медицинских сестёр ГО (гражданской обороны). Думаю, сынок, тебе ясно, что такое ГО, у тебя в ВГУ тоже была «военка».
Ещё я помню о дне 17 марта 1977 года свой путь от остановки к детской больнице-яслям. Собственно, не саму дорогу, а весеннее витание в воздухе, лужи и ручьи, само собой и грязь, толпы солнечных зайчиков, старающихся ослепить меня и наследить на моём носу веснушками. И то, что мне было неприятно: обрезали деревья по самые стволы. Все шли и возмущались, ведь такого ещё не бывало, чтобы всю крону обрезать под самое ничего, из асфальта торчали уродливые головешки у метро «Багратионовская». Зато умные люди говорили:
– Правильно, правильно, а то от тополиного пуха житья не стало, все задыхаются…
Странное свойство памяти высвечивать вдруг эпизоды, ассоциативно. Не знаю, почему, в какой связи с тополиным пухом, но вспомнила я ещё один эпизод твоего пребывания у меня в животике. Вот только даты нигде не записано, но помогла установить её, спустя почти тридцать лет, моя однокурсница Надя Манохина – и день, и час: 4-е марта в 22-22 по Москве, 1977-й год. Был вечер, и не совсем поздний. Но я так умаялась, что решила спать лечь пораньше. За компанию и твой папаша прикорнул рядом. И надо же, ты меня опять оповестил о том, что произошло нечто. Ты просил пить, я открыла глаза. Смотрю на потолок, а там люстра болтается, даже плафоны звенят. Прошу мужа подать воды, а он скатывается с кровати и не может устоять на ногах. Проснулся он мгновенно.
– Что-то случилось, – в голосе страх. – Может, взрыв, – предположил он, потому, что были основания так думать. В то время в Москве случались взрывы, слухи о которых всё же распространялись, хотя их тщательно скрывали.
В коридоре общежития стоял гвалт, и было слышно, что за дверью нашей комнаты что-то произошло. Оделись мы в мгновение ока.
– Землетрясение, землетрясение, – только и было слышно из-за двери. Ты не представляешь, сынок, как я за тебя испугалась. Я, словно колобок, скатилась по лестнице с 15-го этажа. В мгновение ока! Что-то мне подсказывало, что пользоваться лифтом нельзя. Я торопливо перебирала ногами по ступеням: всё вниз и вниз. За мной едва поспевал твой папаша. И только внизу, на земле, мы стали осмысливать, что же произошло. Было и смешно, и страшно. Но переполоху это событие наделало. Тогда весь Бухарест и наш Кишинёв колыхало сильно – так, что до Москвы дошло.
Было страшно возвращаться на 15-й этаж. Но потом нас успокоила комендант общежития. Я тебе скажу, что из-за страха землетрясений, я не была спокойна и в Алма-Ате, куда мы отправились вместе с твоим отцом. Его туда послали служить в тех самых «органах», которые теперь у всех вызывают не всегда правильные ассоциации. За семь лет нашей там жизни только дважды были сильные толчки. Один раз мы собрались у соседей Нетёсовых встречать Новый год, кажется, 1983-й. Именно в первые минуты нового года под нами поехали кресла. Тут уж не до праздника. Мы всё бросили и побежали наверх, где в нашей квартире спали дети: вы с Алиной и ещё Соколовы – Максим и Аня. Но потом вернулись на праздник. Нетёсовы были коренными алмаатинцами, они спокойно продолжали встречать Новый год. И вот ещё одно «стихийное» свидетельство из ежедневника более позднего времени:
«25 января 1986 года [Алма-Ата]. Вечером позвонила Фаина, предложила пойти смотреть фильм «Москва слезам не верит». Я и пошла. Но потом было землетрясение, и я не досмотрела, побежала к детям».
Это ведь только написано так, а на самом деле выглядело и смешно, и страшно. Это было в клубе старой постройки. Наше место было под балконом, который очень даже мог рухнуть. Я вскочила и поспешила к выходу. При этом только-только закончилась первая серия. Все спокойно продолжали смотреть дальше. Мне в след Фая кричала, что бояться нечего, так тут часто случается. Я не слушала её, вышла в фойе, заспешила к выходу. Пока доехала на троллейбусе до дома – минут десять пути, пока поднялась на третий этаж, всё думала, как бы дети не перепугались. Пришла, а ты рассказываешь:
– Мама, я в ванне сидел, и вдруг вода, как на море, волнами пошла…
Но это произошло, когда тебе, сынок, было девять лет. И мы уже жили одни, без папаши.
Но время ещё не настало…
Видно, мы с тобой, сынок, стали быстро набирать вес. Потому, что на 24 апреля у меня записано:
«0,5 творога, 0,5 яблок и ничего больше – разгрузочный день».
«25 апреля, понедельник. К врачу во II смену – взвеситься, анализ крови».
«30 апреля, суббота. Фр. язык – экзамен (хор)».
Это как раз и был госэкзамен по иностранному языку, ведь я заканчивала уже третий курс. Не смотря на наши старания с моей подругой, я «пятерки» не получила. А история всё так же повторилась в точности, как и в школе с английским. Правда, наша Изабелла Иосифовна была с нами от начала и до конца. Она некоторое время жила в Париже, языком владела отлично, была жизнерадостна, приветлива, но также не всегда справедлива. Как бы ни старалась, но я у неё не котировалась высоко, только на «четвёрку». Наверное, всё же я сама была виновата в этом. Ну, не шли мне иностранные языки! А теперь, когда я вполне серьёзно занимаюсь пушкинской темой, мне необходимо будет французский «вспомнить». Легко сказать! Но очень надо…
«1 мая, воскресенье. Отдых на Ленинских горах».
«2 мая, понедельник. Посещение зоопарка».
Я, сынок, совсем не помню, как мы отдыхали на Ленгорах в этот день. Наверное, потому, что мы там часто с твоим папашей гуляли. А вот поход в зоопарк помню. Даже мотивацию помню. Как же: мы уже столько времени живём в Москве, а ни разу не были в зоопарке. Но взрослым двум личностям как-то неудобно предаваться детским утехам, поэтому и не находили случая сходить туда. Зато теперь у нас был ты, сынок! С тобой не стыдно и нам посмотреть на зверушек. И то, что ты ещё только у меня в животе сидишь, ровным счётом ничего не значило.
Мы решили тебе показать зоопарк. Запомнилась жуткая жара – 28 по Цельсию выше ноля, и это почти в апреле. Я была в коричневых синтетических брюках, купленных в детском ателье «Саша» и в рубахе-распашонке в мелкую сине-бело-красную клеточку, сшитую мною по случаю твоего поселения в моём животе. И в этом одеянии мне было очень жарко – кто ж думал, что солнце будет так припекать к полудню. Я до твоего появления весила 47 кг, была маленькая и тонюсенькая. По совету московских родственников твоего папаши мы посещали детские ателье «Саша» и «Маша», где очень часто продавали готовые вещи, почти что от кутюр, ведь это были очень маленькие партии. Там я одевалась, вполне прилично. Что-то я шила сама, ведь я это умела неплохо делать. А машинка была «Волга», её когда-то очень давно купила ильинская тётка Тоня, но сломала. Когда я стала учиться шить, машинку отдали нам. Отец отнёс её в ремонт, надо сказать, что починили её вполне прилично. Я её за собой всюду и возила. Тебе тоже много чего сшила. На фотографиях эти одёжки на тебе есть: комбинезончик их старых, но фирменных(!) джинсов, найденных в одном из шкафов общежитийской комнаты, отстиранных и отутюженных, аккуратно распоротых и отложенных до поры до времени. А когда ты подрос, и очень любил кататься с горки на попке, я решила сшить тебе для этого комбинезон, в котором было очень удобно и кататься, и в песке валяться. А чтобы тебе не было жарко, я сшила другой полукомбинезон из голубого сатина с бордовой отделкой. Он получился нарядным, даже было жалко пачкать его в песке. И на фото ты тоже в нём запечатлён. Тогда, чтобы ребёнок выглядел модно, надо было самой постараться что-то сшить. В магазинах такого купить было нельзя.
Свободное копирование
