Мое открытие Америки - 1

Мое открытие Америки

От очерков Маяковского до Эй-Би-Си

В благословенные шестидесятые, когда вздорного "кукурозовода" с треском вытурили из Кремля и на спешно созванном пленуме ЦК КПСС осеменили нового генсека, политика еще не вызывала, как сейчас, всеобщего помутнения рассудка. Происшедшее воспринималось как закономерное событие, отдельное звено в длинной цепочке повседневных житейских забот - учебы, трудовой деятельности, бытовых взаимоотношений.

Свеженький Брежнев, эффектный и энергичный, даже двадцатилетнему электорату казался выразителем их идей, говорил на понятном для всех языке и задачи ставил намного доходчивей своего малообразованного предшественника.

Прекрасное было время!

Со скромными окладами и стипендиями, но со звонкими песнями и чудесными кинофильмами; с тесными квартирами, но переполненными театрами, стадионами, тонущими в огнях парками культуры и отдыха; с бдительными парткомами, но фантастически дешевыми курортами, где влюбляться можно было почти каждый божий день. Притом без оглядки на тощий карман и опаски получить по голове обрезком трубы от завистливого конкурента.

В общем, вдыхали полной грудью сладкий и приятный дым отечества, в котором слово "эмиграция" больше соответствовало переселению на необитаемые планеты Солнечной системы, нежели массовому бегству во вражеские Израиль, Германию или Соединенные Штаты.

С таинственным зарубежьем мы общались, как с перегретым утюгом, к которому боязно притрагиваться пальцем. Государство, оберегая нашу колхозно-пролетарскую непорочность, держало при себе подобие царских псарен с базедово-гипертоническими гончими типа Жукова, Зорина, Потанина и иже с ними, как загнанного зайца, в клочья разрывавших все западное, попадавшееся им на зуб.

Поэтому большинство парламентеров для общения с противостоявшим миром рождались в элитных семьях, натаскивались в престижных учебных заведениях и с новенькими офицерскими знаками отличия, крепившимися на нижнем белье, отправлялись в длительные и, как нам внушали, мучительные заграничные командировки.

Остальные смертные, безропотно попивая завизированное властями пойло, внутреннее любопытство удовлетворяли просиживанием штанов перед саблезубым морским тигром Юрием Сенкевичем, ночными бдениями с завывавшими от натуги транзисторами или чтением "самиздата", от которого было больше душевной боли, чем удовольствия.

Приятным исключением являлись путевые заметки разных авторов, в зависимости от степени своего таланта водивших нас в увлекательные путешествия по странам и континентам. Очарованный американскими очерками Маяковского, придя в восторг от его прозы, я выбрал это произведение темой своей дипломной работы на факультете журналистики Тбилисского университета. Не думая и не гадая, что когда-то, вслед за своим замечательным земляком, пройдусь по улицам Манхэттена, прикоснусь к перилам Бруклинского моста, попаду в яркие круги света, отбрасываемого нью-йоркскими лампионами.

Репортерская служба в системе Гостелерадио СССР имела четкую градацию. Это были практически не пересекавшиеся потоки союзных новостей и зарубежной информации, творцы которых за долгие годы участия в общей программе "Время" зачастую даже не были знакомы или равнодушно раскланивались друг с другом в коридорах Останкино и Пятницкой.

Правда, лично меня это касалось лишь отчасти, так как с 1969 года как ведущий отдельных циклов сотрудничал с молодежной редакцией ЦТ, часто звучал на спортивной волне "Маяка", комментировал выпуски "Футбольного обозрения" и был на короткой ноге со многими грандами отечественной прессы и телевидения.

Первый значительный прорыв на международный канал произошел осенью 1985 года, когда Владимир Познер пригласил меня вместе с журналистом Юрием Щекочихиным и поэтом Борисом Олейником быть спорщиками-полемистами в телевизионном мосте Москва - Сан-Франциско. В процессе предэфирных прикидок американская сторона настояла на самостоятельном участии Тбилиси как третьей студии. И я срочно возвратился в Грузию собирать свою аудиторию.

В Калифорнии в те дни проводился съезд издателей крупнейших газет и журналов США и руководителей телерадиоканалов.

Камеры были установлены в зале заседаний форума, у основного микрофона восседал известный комментатор АВС Питер Дженнингс. После взаимных приветствий слово взял Познер. Владимир Владимирович подтвердил нашу полную готовность к открытому и честному диалогу и тактично призвал стороны не выкручивать друг другу руки откровенной политической агрессивностью.

Но не тут-то было. Одна из американских полемисток, шеф службы новостей "Вашингтон пост" Элизабет Таккер ринулась в бой, оборвав москвичей буквально на полуслове:

- Включите, пожалуйста, Тбилиси. Я хочу задать вопрос Тенгизу, - морзянкой трещал за кадром ее голос.

Познер пожал плечами и взмахнул рукой в сторону огромного монитора, полностью занимавшего одну из стен студии. На нем тотчас появилось мое изображение. А на тбилисском экране я увидел постное личико Таккер. Видимо, не следовало заблуждаться в ее осведомленности и заряженности на подвох.

- Сейчас в Грузии проходит судебный процесс над одним из секретарей ЦК. Могли бы вы, никого не боясь, провести самостоятельное журналистское расследование? - медленно подгребая плавниками, насадила меня на крюк вашингтонская акула.

Зачаточное развитие нашей гласности проходило в сложных биологических условиях. Геронтологические владыки все еще отчаянно цеплялись за свой любимый штурвал, а самодержавная дубинка продолжала посвистывать за ухом, заставляя допытываемых настырными иностранцами соотечественников изворачиваться, говорить штампами и с оглядкой на чинушек, заносивших все рассуждения в таинственные блокноты.

Для мало-мальски знакомого с советскими реалиями человека вопрос Таккер звучал абсолютной бессмыслицей. Но американцы всегда по-своему трактовали происходящие в мире события. И если что-то, находясь даже за тридевять земель от Потомака, не совпадало с их понятиями, тут же вносилось в разряд реакционных и считалось орудием пыток над личностью. По логике всех тонкостей социалистического реализма, впитываемых нами с материнским молоком, я должен был, не барахтаясь, осторожно увести кровожадную хищницу на мелководье и врезать ей по носу своим серпасто-молоткастым кулаком.

Но искус, вплетенный дьяволом еще в райские кущи, был выпущен на волю не только для испытания женской стойкости. Пьянящие соблазны скользкой рептилией окольцовывали и сильный пол, ищущий любой повод, чтобы подретушировать навязанные свыше заповеди.

Стараясь звучать как можно учтивей, я осведомился у Элизабет, считает ли она элементами понятия свободы еще и ответственность человека за все, что он совершает.

Она уверенно кивнула головой.

- Так вот, - продолжал я, - юриспруденция и, в частности, судопроизводство требуют не только специальных знаний, но и определенных навыков, которыми владеют далеко не все практикующие журналисты, считая и меня. По большей части, мы объезжаем двух-трех коньков, оставаясь перед тысячей других проблем обыкновенными дилетантами. Конечно, если возникнет необходимость в самостоятельном расследовании упомянутого дела, я рискну не отказаться. Но, думаю, мне придется на всякий случай попрощаться с родными и близкими...

От неожиданного пассажа в студии наступила гробовая тишина. Режиссер за пультом управления мгновенно переключился на московский канал. Но и там царила полная растерянность. Из Сан-Франциско показывали панораму слушающих синхронный перевод. И вдруг на последней фразе за океаном громыхнуло, как на пороховом складе. Восемьсот человек с возгласом "Well!" вскочили на ноги, устремив в объективы свой большой палец. Шальной снаряд, выпущенный мной из-за отрогов Большого Кавказского хребта, так тряхнул стройную конструкцию телемоста, что до конца записи и вальяжный Дженнингс, и старательный Познер чувствовали себя не в своей тарелке.

Центральное телевидение при монтаже без сожаления вырезало этот эпизод. Зато АВС сделало его стержневым, что не прошло мимо внимания "Нью-Йорк Таймс".