В провинциальном Рыбинске театральное дело было совсем непохоже на обычные провинциальные антрепризы. Хозяевами труппы, арендовавшими у города театр, были пайщики - представители городской интеллигенции. Дело велось с установкой на "прибыль" художественно-просветительную, а коммерческие убытки покрывались средствами пайщиков.
Открыли мы сезон "Королевским брадобреем" Луначарского. Атмосфера была творческая, подлинно студийная, и не случайно один из актеров - уже немолодой человек с университетским образованием - был дружески связан с создателями Первой студии МХТ Сушкевичем и Вахтанговым и вскоре уехал туда работать. Жизнь в приволжском городе была много вольготнее в продовольственном отношении, чем у нас в Питере, и тут мои заработки позволяли мне баловаться иной раз даже мясом и салом, что было совсем недоступно в родном городе. Поселили меня в семье одного актера, где обо мне заботились, как о родном. Надо сказать, что председатель нашего кружка типографщик Никитин и ближайшие его сподвижники не за страх, а за совесть делали все, что возможно, для максимального удовлетворения материальных нужд актеров, а также проявляли повседневное внимание к благоустройству иногородних, коих, правда, было немного. К опекаемым гостеприимнейший Никитин прибавил еще многочисленную семью знаменитого скрипача М. Вольф-Израэля (концертмейстер Мариинского театра). Дочь М. Вольф-Израэля Евгения Михайловна была чудесная инженю. Группу музыкантов пополнили и юная, но уже знаменитая Цецилия Ганзен и ее муж - тоже юный и тоже знаменитый виолончелист Захаров.
Кружок жил не только драмой, но и музыкой: все члены правления были артистами оркестра. Сыграли вторую премьеру - "Милые призраки" Л. Андреева, и тут пришло заказное письмо: Унгерн и директор Театра художественной драмы официально сообщали мне, что моя кандидатура утверждена правлением для исполнения ролей Тита Флавия, разрушителя Иерусалима в пьесе Иернефельда "Разрушитель Иерусалима" и Карла V в "Рассказах королевы Наваррской" Скриба.
Что же мне делать? Здесь все так ладно складывается для работы, да и от постоянного, нудного голода стал уже отвыкать. Когда за чаем в дружественной мне питерской семье Вольф-Израэлей я заикнулся о своих планах, то все они набросились на меня, чтобы я и думать не смел ехать в голодный Петроград. Правда, Женечка, в будущем общая любимица Больдрамте, Евгения Михайловна Вольф-Израэль, почему-то загадочно молчала. Мысли о проектах Андреевой и Горького, неведомый тогда Театр художественной драмы и, что мне было особенно нужно, солидная режиссура (ведь Унгерн работал с Комиссаржевской, а Лаврентьев - ученик самого Станиславского) - все это заставило решиться и на первом же заседании Калугин поставил мой вопрос. Я выложил все начистоту и, несмотря на протесты и уговоры, убедил этих чудесных людей, как мне важно еще учиться и учиться. Они отпустили меня с условием - доиграть спектакли, где был занят.
Через недельку я сел в поезд, с единственным чемоданом в руках, значительно облегченным,- часть скудного гардероба я проел.
Свободное копирование
