...Юра умер 8 ноября 1947 г.
Сергей Иванович добился разрешения похоронить Юру одетым и в гробу (в столярке сделали подобие гроба). Сам его одевал и укладывал. Прислал через вольных две телеграммы — матери и мне.
8 ноября 1967 г., в 20-летие Юриной кончины, его мать Серафима Александровна Пискарева собрала у себя в Ленинграде знавших и любивших Юру. Я получила в подарок четвертый экземпляр перепечатанных ею Юриных стихотворений. Туда вошли и баимские стихи из книжечки, которую я вывезла из лагеря, и стихи из писем. Когда, прощаясь, Юра дарил мне эту книжечку, он взял с меня слово, что я никому ее не отдам. Книжечка начиналась посвящением.
Не вместе родились, не вместе росли
И будем не вместе, моя Сибирячка!
И все же ты будешь моею землячкой
По новому небу и новой земле.
Мы прожили в вечности вписанный май!
Вот память о нем. Как пройдет половодье,
Ты в тусклом сияньи и в трудном бесплодьи
Веселое сердце мое угадай.
Если бы я сдержала слово, баимских стихов бы не было: и драгоценная книжечка, и ни с чем не сравнимые Юрины письма пропали 14 марта 1949 г., когда был долгий и беспощадный обыск, закончившийся моим вторым арестом.
Нарушила я слово почти сразу же по приезде из лагеря, послав книжечку Ирине Константиновне Борман, от которой получила недоумевающее письмо: почему я не присылаю стихи — не может быть, чтобы я ничего не привезла. Книжечка скоро вернулась. Умная Ирина правильно все поняла: каждый в лагерях спасался от отчаяния, как мог, укрываясь в спасительные наваждения. Ирина знала, что образ ее никогда не тускнел для Юры и что лучшее из написанного им — навеяно и посвящено ей.
Если пишу — то о звездах, для слов любви всегда другая, ТЫ остаешься на задах — как будто ты не дорогая.
Какое дело мне до звезд и до другой? И все же дело.
А наш союз так свят и прост, что нет ни рифмы, ни предела.
Ветер ласковый, солнце ласковое.
На окраине пустеет трамвай.
Острова расписаны золотыми красками,
Рыбаки у свай.
Из города вырвался как — неведомо,
В счастливую первобытность впал.
Мне навстречу от прошлого заповеданный
Прибрежный вал.
Помню все, казалось, и ты явишься
В этом парке — неповторимо простой.
И доныне ты мне этой минутой нравишься
Непережитой...
И последнее, предсмертное...
Ты, только ты — как неотступны мысли,
Все рвусь к тебе — хладея и скорбя.
Пусть мы разлуки нашей не исчислим —
Все рвусь к тебе — хладея и скорбя.
Ты, снова ты — теперь уже навеки
Цари в уединении моем,
Да так, что б горечь слез ожгла мне веки
Своим всеочищающим огнем.
Летят часы. Ничто не содрогнется
В ничем не нарушимой тишине.
Пусть это никогда не доведется —
Все кажется, что ты войдешь ко мне.
Пройдут года, и стихи Юрия Галя обязательно будут прочтены. И вспомнят умершего в лагерях 26-летнего поэта, и по его стихам — совершенно правдивым — восстановят жизнь его души в безжалостных условиях 40-х годов XX века.
От Льва Абрамовича Мнухина я узнала, что несколько стихотворений Юрия Галя были помещены в альманахах, издававшихся в середине 50-х гг. за границей: антология «На Западе», Нью-Йорк, изд-во Чехова, 1953 г., ред. Ю. П. Иваска — шесть стихотворений и альманах «Опыты», под ред. Р. Н. Гринберга и Ю. П. Иваска — два стихотворения.
В конце 1990 г. в Тарту, уже после смерти профессора Тартуского университета Зары Григорьевны Минц, вышел XI Блоковский сборник, куда, рядом с ее статьей о творчестве поэта Юрия Галя, был помещен отрывок из моих воспоминаний и его лагерные стихи. Впервые стихи Юрия Галя были напечатаны на Родине.
Свободное копирование
