Юрий Владимирович Галь
В одно осеннее утро 1945 г. Сергей Иванович вбежал в дежурку больницы и сказал: «Тамара, я привел к вам мальчика, который во время немецкой оккупации бывал в вашем доме». Сбежав по лестнице, я увидела очень бледного, тоненького юношу в длинном темном пальто.
У Юры в Ленинграде была мама, где-то в ссылке отец, имевший уже другую семью. Юра с нежностью говорил о неизвестной ему сестре. Туберкулезом он болел давно и имел полное право не быть мобилизованным, но не воспользовался этим. Под Пушкиным его отряд, состоявший из таких же юнцов, как и он, попал в руки немцев. В плену ему много помогал профессор Кенигсбергского университета Арсеньев.
Немцы переместили пленных в Эстонию, предоставив им некоторую свободу. Юра как туберкулезный попал на лечение в Тартуский санаторий. Жадно читавший, искал возможности получать книги. Кто-то ему сказал, что книги он свободно получит у доктора Бежаницкой и будет еще и накормлен.
«Ну как мама, очень ли ей плохо?» — тревожно спрашивала я. Юра, пожав плечами, сказал, что дом всегда был полон молодежи, и что он уходил накормленный, с книгой для чтения и тяжестью в кармане — туда был положен сверток с едой. Подлечившись, он вернулся в Таллинн, стал как-то работать.
Юра, как губка впитавший в себя все драгоценное Ленинграда, прекрасно знавший архитектуру и живопись, писавший стихи, — в Таллинне перезнакомился с поэтами, стал мужем очень своеобразной, умной, пишущей стихи Ирины Константиновны Борман (ИрБор — как она тогда подписывалась). Когда немцы стали отступать, он, понимая, что русские его немедленно арестуют, уехал в Германию, но очень скоро ужаснулся своему поступку, спрятался, дождался прихода русских. Юру хотели расстрелять сразу же, но произошла какая-то благословенная заминка. Его подержали в тюрьме, дали десять лет и отправили этапом в Сибирь, в инвалидный лагерь Мариинских лагерей Баим, куда собирали туберкулезников.
Я не могла дождаться конца рабочего дня, чтобы рассказать своим друзьям об этом чуде — 24-летнем ленинградце, который, попав в плен, оказался в Эстонии, бывал в нашем доме, знает мою маму, а в Таллинне моих знакомых. Но мой восторженный рассказ произвел совершенно обратное действие. Человек, побывавший в немецком плену, не погибший, а живший какое-то время интересной и полной жизнью, был для них неприемлем. Огорчена я была очень. Рассказывала, как он умен и начитан, какой искренний, наконец, какой больной и слабый. Ничего не помогало. А я ведь назначила на следующий день встречу в бараке. Не могла же я сказать Юре, что им гнушаются! Положилась на его очарование, задержалась на работе, а когда с опозданием вошла в барак, Юра и Соня Спасская уже сидели на краешке нижних нар и наперебой наизусть читали стихи Мандельштама, а Мария Леопольдовна ласково на них смотрела. И все-таки, впоследствии, когда устраивались наши «фестивали», я не могла добиться, чтобы в них участвовал и Юра, хотя «фестивали» бывали благодаря посылкам, которые присылала мне моя мама!
У Юры была переписка с женой и матерью — Серафимой Александровной Пискаревой. Обе присылали ему посылки. От работы он был освобожден по болезни. Был в самом тесном общении с Марией Леопольдовной и Соней — оказался для них достойным собеседником, а я только слушала. У Сергея Ивановича безотказно получал книги. Ни на что не жаловался, даже на ужасающие условия туберкулезного барака. Постепенно снова начал писать стихи. Вот о нашем Баиме:
Я видел городок царевича Гвидона.
Его назвали — лагерная зона.
Как остров на море. Кругом снега,
В лазурном небе тонут берега.
Или обитель иноков в лесу
И я подвижничество там несу.
Иль крепость древнерусская. И надо
Сдержать многострадальную осаду.
Ужели я хотел сюда попасть,
Чтоб Бога потерять и в рабство впасть!
29 января 1946 г.
И о себе в Баиме:
Когда иду конбазы мимо,
Вдоль водокачки прохожу,
Я знаю неопровержимо,
Что я свое еще скажу.
А чуть стемнеет, засыпаю
Без сил, усталый от всего
И безысходно понимаю,
Как его мало, своего.
4 февраля 1946 г.
7 февраля Юра вызвал меня из больницы и передал листочек с написанным стихотворением. Сказал, что к нему начинает возвращаться жизнь, что он на снегу написал стихи, успел сбегать в барак за карандашом и бумагой — и вот, не затоптали — принес их мне.
А сегодня мне сон приснился.
Вышел — места себе не найду.
Лишь холодной водой умылся
На от солнца искрящемся льду.
Это бродит вино молодое
До сих пор, с незапамятных лет,
Это небо опять голубое,
Это воздух весенний и свет.
Каждый день что-нибудь да приносит:
Чаще сон, а сегодня не сон...
Птичья бестолочь как отголосок
Незапамятных сердцу времен.
7 февраля 1946 г.
Стихотворение я дала прочесть нашей сестре-хозяйке — Ксении Васильевне. Та сказала: «Это ведь объяснение в любви!» «Ну что вы, — возмутилась я. К кому бы! Просто он возвращается к жизни».
Воскресшие силы явились залогом,
Что я не оставлен в великой беде.
Не тайная связь — это заговор с Богом
За лучший, за равный с другими удел.
22 февраля 1946 г.
Свет мягкий, тихий — это сверху.
Далеко слышны голоса.
Мир на душе — и это сверху.
Нам отворились небеса.
Так на причастьи — это сверху.
Так зарождается любовь.
Молочный свет. И это сверху:
Господня милость вновь и вновь.
15 февраля 1946 г.
Звезды молоком меня поили,
Горьким хлебом черная земля,
А мечты, как овцы, уходили
На ночь в Елисейские поля.
С самого начала дух полыни
Обнял, одурманил, полонил.
Родина — безвестная доныне —
Раньше я не так тебя любил.
22 февраля 1946 г.
Софья Львовна Дейч — сестра 15-го барака — была самой правоверной и несгибаемой. Горячо всегда спорила. Сергей Иванович называл ее «Орлеанской девой» и всячески по-доброму поддразнивал. Однажды в споре с Юрой она произнесла слово «гражданственность» и привела известные строки Некрасова: «Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан». Юра, сидевший нахмурившись, поднял на нее глаза и стал говорить только что возникшие в его мыслях стихи:
Здесь я укрыт и от властей,
И от завистливого взора,
И от гражданского позора —
Быть гражданином наших дней.
Моя свободная стезя
И здесь все так же непреложна —
Быть гражданином мне нельзя,
Не быть поэтом — невозможно.
Юра очень любил свою жену, гордился ею и имел на то основания: Ирина была человеком особенным — вот уж ничего не было в ней от трафарета, все всегда свое, неожиданное и оригинальное.
Познакомился он с Ириной Борман в Таллинне весной 1943 г. на праздновании дня рождения в семье общих знакомых. На следующий день они вдвоем были в концертном зале «Эстония».
Вечер без лжи. Ничего не солгали
Ни улыбка, ни голос, ни взгляд!
Бессмертная жизнь. Для меня в этом зале
Невольно воскрес Ленинград.
Я верую чуду, что вновь мои руки
Свободны от тяжких оков.
Но больше не буду. Утихните звуки
Еще не рожденных стихов.
2 марта 1943 г.
Ключики от сердца и от двери
И великий ритуал жены
Лишь по безотчетному доверью
Сразу же мне были вручены.
Без меня квартира пустовала,
Я ее собою наполнял.
Ты меня как должное встречала.
Ты входила — я тебя встречал.
***
Такая Ты — дана такому мне!
И это не в бреду и не во сне.
За что мне столько? Или это в долг?
Чтоб разум креп, чтоб голос не умолк?
Такую я Тебя не заслужил.
Но неужели пожалею сил?
Я даже не слыхал, что есть такие:
Такие здешние и вместе с тем святые.
31 октября 1943 г.
И уже в разлуке, в Германии:
Я никого не разлюбил.
Тебя ли разлюблю, Ирина?
И нежностью наполовину
Тебя ли я ожесточил?
Когда я возвращусь домой,
Подругой будет не другая.
Одна на свете есть такая —
И это Ты. И я с Тобой.
Но попаду ли я домой?
20 ноября 1944 г.
Попеняй меня, болею
И не делом занят.
Ты теперь еще милее —
И жена и няня.
Ты теперь еще нужней —
Без тебя застыну.
Ты теперь еще нежней,
Как к родному сыну.
Подойди же. Попеняй.
Попеняй построже.
Мне поможет воркотня,
Нежность не поможет.
27 декабря 1944 г
Теряет лепестки жасмин. Сад в белых лепестках.
От романтических годин есть что-то в этих днях.
В твоих руках жасмина гроздь. Сегодня мы грустны.
Мы не одни, сегодня гость. Он грустен, как и мы.
На старенькой скамье сидит, в руке сжимая трость.
О дружбе юных говорит наш старомодный гость.
Не дружат так, как дружит он, не любят так, как мы.
Наш гость — он музам посвящен. И мы посвящены.
Непосвященным не понять, как дивно наизусть
Стихи старинные читать в жасминовую грусть.
Не говоря уже о том, но что нам до того —
Как дивно нам любить вдвоем друг друга и его.
Гость у Ирины Борман и Юры — Юрий Павлович Иваск — поэт и литературовед. Стихотворение написано в Баиме 4 декабря 1945 г., относится к лету 1943 г.
Свободное копирование
