Начало странствий - 1

Первое странствие 04.07.41- 31.07.46

Начало странствий

Взрослой я себя почувствовала в тридцать лет и внезапно, в ночь на 10 июля 1941 г., когда я, сжатая страхом, лежала на верхних нарах товарного вагона. Поезд стоял где-то на запасных путях Таллиннской железной дороги. Нас набили в вагон поздно вечером. Белые ночи еще не кончились, и в их призрачном сумраке наши потрясенные души все воспринимали нереально. Одно только было очевидно: нас собирались увезти из Эстонии. В темноте неподвижного запертого вагона водворилась напряженная тишина. Все прислушивались. Каждый думал о своем. Первый раз в жизни я — это была я. Никем не защищаемая, ничем не украшенная. Что со мной будет?

Все школьные годы мне было легко и радостно жить. Учение не представляло для меня трудности, мама окружала любовью и заботой, все были добры ко мне. Не ради меня, конечно, а ради нее. Для всех я была дочерью доктора Бежаницкой.

Мама моя была настоящим врачом, не только знающим и умным, но и любившим своих больных, устраивавшим их на работу, принимавшим к сердцу их личные дела, помогавшим им деньгами, хлопотавшим за них, поддерживавшим их душевно. Не ждущая просьб о помощи, а сама ищущая повод помочь. А мамиными пациентами были больные туберкулезом, что значительно все усложняло.

В 1930 г., девятнадцати лет, я вышла замуж за умного, доброго и уважаемого всеми человека. В день свадьбы уехала с ним в Париж и стала для всех новых знакомых женою Ивана Аркадьевича Лаговского. И опять все, ради моего мужа, были добры и внимательны ко мне.

И вот теперь я была никто. Я чувствовала себя улиткой, с которой сорвали раковину. И внешне я изменилась неузнаваемо: мои послушные волосы были плохо промыты в предэтапной бане, по правилам приема в тюрьму были отняты заколки. Платье, которое несколько дней не снималось и на ночь, измялось. От него были отрезаны пуговицы и отнят пояс. Считается, что на поясе можно повеситься, а пуговицы проглотить. Чулки пришлось снять — им не на чем было держаться: от эластичного пояса все было отрезано, из штанишек выдернута резинка. Мой рюкзак, сложенный до ареста (после страшной высылки в ночь с 13 на 14 июня 1941 г. мы с мамой думали, что и нас вышлют), был взят якобы на склад. Так он и пропал, видимо, пригодившись кому-то из конвоя. При аресте мне разрешили надеть на себя только то, что я сняла накануне, ложась спать. Дело происходило летом, в ночь с 3 на 4 июля 1941 г. Платье было из черного креп-жоржета с белыми и оранжевыми цветочками, белыми манжетами и воротничком. К счастью, под ним было черное комбине, и еще у меня хватило соображения надеть в передней не убранное весеннее пальто на тонком ватине и переменить белые сандалеты на черные. Так меня отправляли в далекий путь и, по всей вероятности, надолго.

Тишина в вагоне нарушилась грохотом открываемого засова. В раздвинутые двери вскочили конвоиры с фонарями, внесли крошечного ребенка, втолкнули двух сопротивлявшихся женщин. Обе были молоды и очень красивы. Темноволосая красавица на последнем месяце беременности оказалась известной в Эстонии певицей Гердой Мурре. Ее арестовали на новогоднем балу, в вечернем платье, когда у нее шел третий месяц беременности. На следствии били, и она очень боялась, что ребенок в ней поврежден. По окончании следствия ее перевели из одиночки в тюремную больницу. Обвинение было — участие в эстонской националистической организации. То, что обвиняемые не были даже знакомы друг с другом и впервые встретились лишь на процессе, следователи объясняли «строжайшей конспирацией». Все получили высшую меру, в том числе и Герда Мурре. Из-за беременности расстрел был ей заменен 25 годами.

У светловолосой молодой матери — Нади Цирк — пропало в груди молоко. Двухнедельная девочка даже не плакала. Утром мы ужаснулись ее красному с синевой личику. Принялись стучать и требовать ребенку молока. Нас обругали. Тогда уже все начали стучать, звать врача и начальника поезда, требовать, чтобы ребенка не посылали в этап. Забыли свои горести, видели только ребенка.

Добились. Матери разрешили отнести ребенка санитарке тюремной больницы. Вернувшись, Надя была плачущая и счастливая. Санитарка, с которой у Нади был уговор, обещала передать девочку Надиным родителям, а если с ними что-либо случилось — отдать ее в приют.