Добрая дружба связывала моего мужа с Владимиром Николаевичем Ильиным. Талантлив он был фантастически. Ни у кого из наших профессоров я не видела во время выступлений каких-либо конспектов, но все же все они выступали с заранее продуманным материалом. И только Ильин думал и развивал данную ему тему во время доклада. Говорили, что он в Киеве закончил три «смежных» факультета: естественный, философский и консерваторию. Оказывается, позднее, в Берлине, закончил еще и богословский. Писал собственные музыкальные композиции. Говорил, что когда остается один, его мучительно начинают окружать самые разнообразные звучания, будто оркестр настраивает свои инструменты. Спастись от этого можно было только выбрав из этого хаоса нужные сочетания и записав их. Но записав, надо было их и проиграть. В помещении Движения, в зале стояло пианино. Рядом висело расписание: кто, за кем и когда мог им пользоваться. Владимир Николаевич никогда не мог уложиться в свои полтора часа, чувствовал, что за его спиной уже стоит следующий претендент, страшно раздражался. Однажды вскочил и хватил об пол табуретку. Та разлетелась вдребезги!
Переехав в тот же блок домов, где бывала Цветаева, который, как теперь стало известно, находился в Исси-лё-Мулино на рю дё Кламар, Ильин стал часто бывать у нас. Придя сразу после переезда, он с волнением и совершенно серьезно жаловался на то, что является сам причиной своих бед. «Понимаете, — говорил он, — моя хозяйка типа ведьмы! Типа ведьмы! Мне бы молебен отслужить и ладаном покурить, я же, боясь клопов, серную дезинфекцию сделал! А кому серой курят? Вельзевулу!! Отсюда все беды!» Потом я с изумлением узнала, что хозяйкой «типа ведьмы» была вдова Леонида Андреева. Думала — как несправедлив! Но не так давно мне посчастливилось читать «Неизданные письма» Марины Цветаевой, и ее характеристика Анны Ильиничны Андреевой немногим лучше: «Своевольна, тяжела, сумасбродна, внезапна, совершенно непонятна. <...> беседовать не умеет, никогда не банальна. Неучтима и неподсудна» (Из письма Марины Цветаевой О. Е. Черновой от 14 февраля 1925 г.).
Профессор Ильин читал лекции в Русском богословском институте и одно время там и жил. Студенты охотно и весело рассказывали о нем всякие истории. Уверяли, что на деньги, полученные за книгу «Всенощное бдение», Ильин купил модные брюки. С добродушным ехидством называли их «всенощные брюки» еще и потому, что Владимир Николаевич ночью ускользал с территории института, чтобы потанцевать. Однажды, когда он в носках, держа лакированные туфли в руках, спускался по лестнице, чтобы исчезнуть, его увидел профессор Безобразов (впоследствии отец Кассиан). Так как он сильно заикался, то его горестно-вопросительное восклицание получилось таким: «На бабал?»
В те годы увлекались чарльстоном, а его исполнение требовало тренировки. Вот Владимир Николаевич и упражнялся в своей комнате на втором этаже. Живший под ним на нижнем этаже ректор института епископ Вениамин, человек добрейший и восторженный, слыша шорохи наверху, принял их за земные поклоны. Умилился, и за обедом в трапезной произнес речь о том, как мы легко, как безжалостно осуждаем человека, считаем его легкомысленным (все поняли, о ком речь), а ему, грешному, посчастливилось проникнуть в тайну души, в подвижничество — глубокой ночью кладутся земные поклоны. Не выдержав, совершенно красный, Ильин выбежал из трапезной, а владыка Вениамин умиленно счел это смиреньем и скромностью и об этом тоже сказал прочувствованное слово.
Из-за того, что мой муж дружил с Ильиным, одна из передряг в жизни Владимира Николаевича произошла на моих глазах. Он был очень увлекающийся человек. Тогда еще не женатый, он совершенно потерял голову, влюбившись в молоденькую девушку, приехавшую из Эстонии в Париж для поступления в Сорбонну. 18-летней Тане было лестно обожание известного профессора. Дядюшка Тани, у которого она жила, обеспокоенный стремительно развивавшимися событиями, написал родителям Тани, что в нее влюбился профессор, из которого уже сыплется песок! Каким-то образом содержание этого письма стало известно Ильину. Он вбежал совершенно взъерошенный в тихую комнату «Вестника», где я перепечатывала очередную статью для журнала, настойчиво требовал от меня немедленного ответа — «сыплется или не сыплется»! Ничего не понимающая и испуганная, я наугад ответила, что не сыплется. Это его несколько успокоило, и он сказал, что ему нужны брюки для секунданта, так как он вызвал на дуэль (он назвал фамилию — это был дядюшка Тани!), а у его секунданта такие брюки, что их и брюками назвать нельзя! Я знала этого молодого человека — умного, тонкого ценителя поэзии, совершенно к жизни не приспособленного и действительно одетого во что-то весьма приблизительное. Брюки сразу же достали из запаса мужской одежды, которую присылали со всех концов для раздачи безработным. Дуэли, конечно, не было. Благоразумный дядюшка не принял вызова. Таню отправили к родителям — с Сорбонной у нее не получилось. А очень мне симпатичный секундант с тех пор какое-то время ходил в хороших брюках.
Свободное копирование
