Об этом деле я узнал довольно быстро. Герцогиня де Лесдигьер и г-жа де Сен-Симон жили душа в душу, не как двоюродные сестры, а как родные; я также был с нею в близкой дружбе: я указал ей на долг перед домом ее, некогда блиставшим, а ныне пошатнувшимся из-за смерти моего свояка, из-за его поведения, из-за преклонных лет г-на де Дюраса и разорения его единственного брата, все состояние коего было увезено двумя его племянницами; я напомнил ей о королевской воле, о государственных соображениях, которыми руководствовался монарх, о радости разрушить надежды м-ль д'Эльбеф, словом, обо всем, что только пришло мне в голову. Все было бесполезно: подобного упорства я еще не видывал. Поншартрен приходил ее увещевать, но так же, как и я, потерпел неудачу и, хуже того, все испортил, потому что вызвал у нее раздражение, пригрозив, что король сумеет ее принудить. К нам присоединился принц, утративший надежду на исполнение своего собственного плана и пуще всего боявшийся, как бы герцог не женился на принцессе из Лотарингского дома. Он посетил г-на де Дюраса и потребовал, чтобы тот передал г-же де Лесдигьер, что он желает устроить свадебные торжества в Шантийи, так, как если бы невеста была его дочерью, поскольку находится в близком родстве с маршалыпей де Дюрас, с которой у него общий прадед[1] — последний коннетабль де Монморанси; о том же он сказал и королю. Я не отступался и прибегал к любым средствам, которые, как мне казалось, могли повлиять на герцогиню де Лесдигьер, обратился даже к дочерям святой Марии; в монастыре этого ордена в предместье Сен-Жак она воспитывалась и очень его любила; но и тут я ничего не достиг. Тем временем герцог Мантуанский, вне себя от того, что ему все не удавалось увидать герцогиню де Лесдигьер, решил подстеречь ее в воскресенье у францисканцев; она затворилась в часовне; он приблизился к двери, чтобы увидать ее при выходе, но достиг немногого: ее покрывало из плотного крепа оказалось опущено, и он почти не разглядел ее. Решившись идти до конца, он поговорил с Торси и заметил ему, что нельзя же, чтобы даже в церкви невозможно было посмотреть на герцогиню. Торси обратился к королю, а тот велел ему встретиться с г-жой де Лесдигьер, от имени короля сообщить ей, что королю угодно и весьма желательно, чтобы она вступила в брак, но принуждать ее силою он не намерен, и объяснить, что герцог Ман 1 уанский жаждет добиться ее благосклонности и желание короля состоит в том, чтобы она не отказывала герцогу. С таковым поручением Торси явился в особняк Дюрасов. Касательно брака был дан почтительный, твердый, краткий ответ; что до. благосклонности — герцогиня сказала, что, поскольку о дальнейшем и речи быть не может, то и благосклонность герцогу ни к чему. Но в последнем пункте Торси от имени короля продолжал настаивать, и ей пришлось дать согласие. Порешили на том, чтобы герцог Мантуанский ждал ее в том самом месте, где уже видел ее однажды столь неудачно; он застал г-жу де Лесдигьер в часовне и приблизился к ней, как и в прошлый раз. Она взяла с собой м-ль д'Эпине. Перед выходом она убрала с лица накидку, медленно прошествовала мимо герцога, в ответ на его поклон на ходу сделала реверанс и, словно не имея понятия, кто он такой, села в карету. Герцог Мантуанский был очарован; он принялся с удвоенной настойчивостью осаждать короля и г-на де Дюраса. Дело обсуждалось в большом совете, как вопрос государственной важности-да оно и стало уже государственным. Было решено отвлечь герцога Мантуанского всякими увеселениями, а тем временем сломить сопротивление герцогини, прибегая ко всем средствам, кроме насилия, каковое королю неугодно было пускать в ход. Г-же де Лесдигьер было от имени короля обещано все: что брачный контракт будет составлен с участием его величества; что король даст ей приданое и обеспечит в случае вдовства возвращение во Францию и сохранение этого приданого, что он будет покровительствовать ей, когда она вступит в брак. Короче говоря, ее искушали самыми почетными, самыми пристойными доводами, чтобы подвигнуть на это решение. Ее мать, подруга г-жи де Крейль, которая так славилась красотой и добродетелью, испросила у нее позволения воспользоваться на один вечер ее домом, чтобы мы могли потолковать с г-жой де Лесдигьер спокойнее и свободнее, чем в особняке Дюрасов, но мы только исторгли у нее потоки слез. Несколько дней спустя Шамийар, к моему удивлению, пересказал мне в подробностях все, что было сказано между мною и герцогиней, да вдобавок между нею же и Поншартреном. Вскоре после того я узнал, что, боясь, как бы упорство не навлекло на нее наконец неприятности со стороны короля или не вынудило его применить к ней силу, она по секрету от всех нас открылась этому министру, чтобы он склонил короля не принуждать ее более к этому браку, на который она не в силах решиться; чтобы герцога Мантуанского убедили от нее отказаться и избавили ее наконец от преследования, превратившегося в мучительную травлю. Шамийар исполнил ее просьбу так хорошо, что все попытки прекратились, а король, которому, быть может, польстило, что молодая герцогиня предпочла остаться его подданной, вместо того чтобы самой превратиться в государыню, вечером у себя в кабинете похвалил ее в присутствии своей семьи и принцев, через которых об этих похвалах стало известно в свете. Г-н де Дюрас не слишком-то усердствовал, принуждая дочь, а маршалыпа де Дюрас, желавшая этого брака, не в силах была его добиться. Наконец Торси известил герцога Мантуанского, что король, к сожалению, не может победить нежелание герцогини де Лесдигьер вторично выходить замуж (дело представили ему именно таким образом), и герцог, расставшись со всякой надеждой, решил искать себе другую невесту.
Расскажу сразу же, чем закончилось это дело. Лотарингцы, с пристальный вниманием следившие за брачными домогательствами герцога, воспряли духом, видя, что брак расстроился, и возобновили свои попытки. Его высочество принц, не спускавший с них глаз, всполошился, поднял крик, начал подстрекать короля, и тот даже велел передать м-ль д'Эльбеф от его имени, что ее притязания ему не по нраву. Но лотарингцы не унимались: они видели, что король не пойдет на прямой запрет, и, по опыту будучи убеждены, что с помощью лести и хитрости сумеют выпутаться из беды, твердо гнули свое. Некий Кассадо, с недавних пор именовавший себя маркизом де Монтелеоне, ставленник г-на де Водемона, миланец, добившийся для себя места посланника Испании в Генуе, ныне состоял при герцоге Мантуанском, к которому вошел в милость и которого сопровождал в Париж. Он оказался весьма остроумным, ловким, вкрадчивым человеком, мастером интриги, притом был полон храбрости и предприимчивости; позже его назначили посланником Испании в Голландию и. в Англию, где он прекрасно улаживал собственные дела и неплохо справлялся с делами своего двора. Чтобы женить герцога Мантуанского так, как хотелось г-ну де Водемону, он нашел себе помощника, безродного итальянца, театинца-расстригу,[2] известного некогда в парижских притонах под именем Прими, а позже назвавшегося Сен-Майолем; это был умница и человек, готовый на все, были бы деньги, а денег лотарингцы не жалели. С помощью его уловок, а также благодаря отказу г-жи де Лесдигьер они победили отвращение герцога Мантуанского к м-ль д'Эльбеф, которое, в сущности, было простым капризом, принимая во внимание ее красоту, сан и происхождение; но с отвращением самой м-ль д'Эльбеф им никак было не сладить. Знатная, богатая, посвященная во все тайны двора, пользующаяся всеобщим уважением, она вовсе не стремилась к замужеству, а если и вступила бы в брак, то по своему собственному выбору; она приводила те же самые доводы, на какие ссылалась г-жа де Лесдигьер, отказываясь от союза с герцогом Мантуанским. Ее мать была у ней в подчинении и тяготилась своим ярмом, отнюдь не хвалясь им: поэтому она была совсем не прочь от него избавиться. Она стала удерживать дочь в Париже, подальше от двора с его удовольствиями и приглашениями на всякие церемонии. Она преподнесла изрядный подарок незаконнорожденной дочери своего мужа, умнейшего человека, во всем доверявшего дочери, и посулила ей состояние в Италии. Весь Лотарингский дом вцепился в м-ль д'Эльбеф, особенно м-ль де Лильбон и м-ль д'Эпине, которые и сломили наконец ее сопротивление. Когда же они в этом преуспели, то стали обхаживать короля, чтобы оправдать этот брак, дерзко устроенный против его лично изъявленной воли: они сослались на непобедимое отвращение герцога Мантуанского к м-ль д'Энгиен и герцогини де Лесдигьер — к герцогу Мантуанскому, на то, что нельзя же, дескать, принуждать союзного государя здесь, в Париже, к выбору супруги, тем более теперь, когда он изъявил желание избрать ее из числа подданных короля; лотарингцы вообще умеют, смотря по тому, что им выгодней, то бессовестно оспаривать, то великодушно признавать преимущество быть королевскими подданными. Итак, его величество склонился на уговоры, благо граф д'Арманьяк имел на него влияние, и предоставил лотарингцам свободу действий, ничего не запрещая и ни во что не вмешиваясь. Его высочество принц добился, чтобы свадьба состоялась не во Франции, и было решено, что, когда обе стороны подпишут контракт, они поедут, жених и невеста порознь, праздновать бракосочетание в Мантую.
Свободное копирование
