Вспомнив некоторых учителей, думаю, нельзя не вспомнить и директором школы. Когда я начал учиться, первым директором был АНЦИФЕРОВ – рыжий грузноватый мужчина, постоянно носивший гимнастерку. В первом классе я учился с его сыном, тоже рыжим толстощеким пацаном, который хвастался, что у него много книг, и делать домашние уроки для него пустяк. Затем были НЕЛЮБОВ, МАЛЬЦЕВА, КОСТИН, КАДАЦКИЙ и ОГАЙ. Не ручаюсь за хронологию, но точно знаю, что в 4-м классе директором была Мальцева. Запомнилось это тем, что известие о Победе в 1945 году принесла в класс именно она. Это было так.
Шел урок арифметики, Мишка Распопин мучился у доски, как вдруг распахивается дверь, входит директор и громко объявляет: «Победа, по радио объявили о Победе над Германией!» И вышла ликующая. В коридоре школы уже слышался шум и громкие голоса. Мы же, пораженные вестью, сидели некоторое время тихо. Потом девчонки начали реветь, мальчишки – шуметь, все соскочила со своих мест и ринулись в зал, где уже собралась вся школа. Затем все оделись, где-то нашли знамена, портреты вождей и дружной толпой отправились к конторе прииска, где начался радостный митинг – первый за все годы войны. В этот день мы уже больше не учились.
КАДАЦКИЙ Семен Пантелеймонович появился в школе, пожалуй, в 1948 году. Учителя и ученики знали, что назначен новый директор и ждали его появления: каким он будет, этот приезжий? Предыдущие директора были в основном из своих учителей. И вот приезжает высокий пожилой человек с осанистой фигурой, одет в форменную шинель и папаху железнодорожного ведомства, такой же китель и брюки навыпуск. Голову украшает буйная грива волос, усы, пышная борода и очки в темной роговой оправе. Приехал один, без семьи. Первое время молча ходил по поселку, по школе, молча все разглядывал, а затем начал воплощать свои директорские права – делать замечания и давать ценные указания на украинском языке. Мы, ученики, его побаивались. Он был неординарным человеком, значительно отличался от своих предшественников всем: обликом, манерой разговаривать, требовательным характером, отношением к учителям и отношением не только с учениками, а также с их родителями. Его быстро узнал весь прииск. В небольших воспоминаниях трудно дать емкую характеристику этому человеку, но одно нужно отметить, что проработал в школе года четыре, в жизни нашего поколения он сыграл заметную роль и крепко нам запомнился. Встречаясь со школьными друзьями, учителями, мы неизменно вспоминаем Кадацкого. Опишу некоторые, на мой взгляд, характерные для Семена Пантелеймоновича поступки, действия, решения, манеры общения с окружающими, которые дадут представление о тогдашнем директоре.
Как учитель Кадацкий мало чего стоил, но как организатор школьного процесса стоил многого. Вел он у нас в 8 классе химию. В 9-м основы дарвинизма, еще в каком-то классе вел ботанику. Уроки вел бездарно и строил их так? вначале спрашивал у учеников предыдущий материал, следя по книге за правильностью ответом, затем говорил: «Читайте!» и сам уходил по свои директорским делам. Иногда ходил по коридорам, заглядывая в классы, уходил в кочегарку или просто сидел у себя в кабинете. Если нужно было дать какое-либо распоряжение, вызывал техничку Глебову – невысокую, шуструю женщину, крича: «Глебиха, Маруся, ходи до мэнэ!» И Маруся мчалась к нему на второй этаж, прыгая через две ступеньки. Пытаясь что-нибудь рассказать по химии, он ужасно путался, на страшном ломаном русско-украинско-химической наречии. Ни одного уравнения, формулы решить и написать не мог. Однажды в школу приехал с проверкой инспектор РайОНО. Как и положено, он ходил по урокам, все слушал, что-то записывал. Пришел и на урок основы дарвинизма. Я сидел за первой партой и хорошо наблюдал за растерянностью Кадацкого. К доске он вызвал Батрашина Вильку, задал ему вопрос. Вилька отвечает сбивчиво, тогда Кадацкий делает ладошку лодочкой, косит глаза в учебник и шепотом подсказывает ему. Далее следует объяснение нового материала, теперь –то не уйдешь, не оставишь урок, нужно объяснять. Также подглядывая в учебник, он рассказывает о системе земледелия и неожиданно спотыкается на фамилии основоположника этой системы Вильямсе. Вначале он сказал: «Выдающий советский ученый Вильмяс», почуяв неладное, поправился: «Чи то, Вильямс..» С горем пополам объяснил новый материал и со звонком пулей выскочил из класса впереди инспектора. Объясняя строение растений по ботанике, и показывая на стебель, говорил: «О це стебло», чем вызывал сдавленный смех в классе и страх. Он воспринимал смех очень болезненно, кричал, гнал с урока и даже посылал за родителями.
В те давние послевоенные годы существовал строгий, раз и навсегда заведенный подарок – мальчики стриглись наголо до 7 класса (В мои годы в начальной школе, включая 4 класс – А.Щ). В 7-м классе нам разрешалось носить не прическу, но чубчик, чем мы очень гордились. У девочек должны быть косички, или короткая стрижка, никаких распущенных длинных волос. В этом смысле директор был чрезвычайно консервативен. И еще один порядок тогда существовал в школе – на вечерние киносеансы (восьмичасовые) школьники, даже старшеклассники, не допускались. Как-то мы, четверо пацанов, уговорили контролершу пропустить тихонько в зал. Добрая тетушка Ярошиха пропустила нас, а тут «как на грех» порвалась пленка, в зале зажегся свет, и нас застукали учителя. Кара не замедлила свершиться: на следующий день директор самолично зашел в класс, поставил нас по стойке смирно и велел не приходить в школу, пока не пострижемся под ноль. Позор, кошмар: гордость и краса – наши чубчики – исчезли.
Известно, что в школах на переменах творится маленький бедлам. Не нужно объяснять, что это такое. Но Кадацкий решительно взялся за наведение порядка. Как на первом, так и на втором этажах он заставил нас ходить парами по всему периметру коридора. Причем первое время ходил сам с дежурным учителем или с кем-то из старшеклассников. На ходу можно было негромко разговаривать, читать учебник, зубрить текст и т.д. Если кому-то нужно было на улицу в туалет – пожалуйста. Как только, двигаясь по кругу, дошел до лестницы, спускайся вниз и беги по своим делам. Вернулся, снова вставай в круг. Звенит звонок, но карусель продолжает свое мерное движение. Поравнявшись с дверью класса, входишь в него и все. Никакой беготни, толкотни, давки, крика. Все чинно, благородно, спокойно. В классах оставались лишь дежурные, которые обязаны были проверить класса, приготовить мел, тряпку, вытереть доску, принести наглядные пособия. Вскоре мы привыкли к такому распорядку и считали его очень рациональным и единственно правильным способом проведения перемен. Проверки и комиссии, бывавшие в школе, очень удивлялись заведенному порядку и хвалили директора.
Кадацкий ввел строгую дисциплину не только в школе, но и когда ученики были дома. Нам в течение учебного года запрещалось появляться на улицах поселка после 9 часов вечера. Для старшеклассников были некоторые поблажки. Он лично бродил по улицам и вылавливал нарушителей. Я тоже однажды попался. Просидел у моего друга Володи Вакуленко часов, наверное, до десяти. На улице дождь, темно и была надежда, что бдительное око директора спит. Но не тут-то было! Вовка меня провожал, как вдруг из-за забора выходит фигура в плаще и цап нас обоих. Узнав меня, он отпустил, а Вовке велел, чтобы завтра в школу пришла его мать. В общем, досталось ей и моей матерям. Благо: моя вот она, в школе работает, приглашать не надо. Ужесточался режим дня весной, когда вся школа готовилась и сдавала экзамены. Кстати, об экзаменах. Их мне пришлось сдавать, начиная с 4 класса, ежегодно. В 5 и 6 классах были обычные, а в 7 классе уже выпускные, т.к. этим классом завершалось неполное средее школьное образования. В 8 и 9 классах переводные, а уж в 1- классе – сдавал выпускные экзамены на аттестат зрелости. Перед началом экзаменов всех учеников собирали в зале, и директор лично объяснял, когда вставать, когда учить билеты, когда гулять и во сколько ложиться спать. Контроль за таким распорядком осуществляли учителя и, конечно же, он сам.
В один из таких дней неожиданно приходит ко мне друг Вовка. Я удивился, а он говорит, что директор уехал в Оглонги, бояться нечего. Тогда мы с легким сердцем пошли играть в лапту. Пацанов собралось много, игра в разгаре, как вдруг и-за поворота улицы появляется лесовоз, а на верху бревен сидит Кадацкий. Нас охватил страх и паника, все разбежались кто куда, лишь бы подальше от директорских глаз. В те годы не было жестких правил, на чем и как ездить. Какой бы груз не везла машина: дрова, мешки или ящики, если забрался и держишься, то езжай. Нас испугал не способ передвижения директора, а то, что мы попались за нарушение режима дня.
Семен Пантелеймонович оказался неплохим хозяйственником, строго следил за работой всех службы, не допускал сбоя в работе кочегарки. Особой слабостью его были лошади. Я уже писал, что в школе было несколько лошадей, и для каких целей они использовались. Он принял а работу хорошего конюха, который следил за исправностью саней, телег, чтобы упряжь была в порядке. У директора был любимый выездной конь и зимой он один или с кем-нибудь в компании уезжал подальше, например, на Сомню или в Серго-Михайловское. Говорили, что он любил там кутнуть, подальше от глаз учителей и учеников.
