Безымянный
Я уже упоминал об участке с названием «Безымянный», где жили и работали старатели. Расположен он в седловине между высоких сопок, покрытых лесом. В былые, довоенные годы там жило около двух десятков семей. Электричества не было, и вечерами люди жгли свечи или керосиновые лампы. Дома у некоторых людей были основательно срубленные, просторные с дворовыми постройками и огородами. Жилище иных представляло собой на скорую руку сложенный сруб из кое-как ошкуренных древен, без потолка, с невысокой крышей, утепленной слоем земли, на которой сверху была уложена кора, снятая с толстых берез и лиственниц.
В одном из таких домишек жила подруга моей сестры. Впервые зайдя к ним, я удивился тому, что вместо досок на полу были уложены, слегка обтесанные, бревнышки. Вместо печи топилась железная бочка, раскаленная докрасна. Пока топится – тепло, потухла – в хате мороз. Кроватей не было: на их месте вдоль стен стояли топчаны на деревянных крест-накрест ножках. Таким же был и неуклюжий стол, ничем не покрытый. Что и говорить – убогость!
Еще более печальное зрелище представляла из себя полуземлянка, в которой жила большая семья по фамилии Куст. Их Ваську я знал по школе, она учился на два-три класса старше меня.
Бывая на безымянном, мы всегда останавливались у наших хороших знакомых Кондратьевых. Их младший сын Шурка учился в школе, наверное, вместе с Васькой Куст, и мы к этим Кустам заходили домой. Чтобы попасть к ним в жилище, нужно было не подниматься на крыльцо, а наоборот – спускаться по ступенькам вниз. Внутри – сени и одна большая комната с окнами на противоположной от входа стене. Справа – нары с какими-то тряпками на них, едва ли не земляной пол, бревенчатые стены с мхом в пазах, печурка. Ютилась здесь семья, наверное, в пять или шесть человек.
В 1942 или 1943 году Васька бросил школу – не в чем было ходить, нечего было надевать, нечего было жрать – и стал охотничать. Стрелял в лесу глухарей, рябчиков, белок, ловил петлями зайцев. Но однажды зимой, придя из лесу расстроенный, переоделся, тщательно вычистил ружье. Когда домашние разошлись по своим делам, он зарядил двустволку, разулся, лег на нары и, затолкав стволы в рот, пальцем ног спустил курки. Голову разнесло вдребезги. Стену посекло картечью и всю забрызгало кровью. Мы с Шуркой после Васькиных похорон заходили у ним. Почему же в свои 14-15 лет он убил себя? Это мог знать только он сам и никто другой. Вскоре семья Куст куда-то уехала.
Место работы жителей Безымянного была здесь же, за огородами. Почти все они были старатели и зарабатывали на жизнь, переворачивая сотни тонн земли, промывая её в ледяной воде, чтобы добыть граммы золотого песка. Промывали на несложных приспособлениях, называемых бутара. Её обслуживали три-четыре человека. Промываемую породу добывали и подвозили на тачке. Затем один из рабочих грузил породу на наклонные металлические решета, другой – обильно поливал, подавая воду из ручья, черпаком с длинной ручкой, а третий – активно шуровал, переворачивая породу скребком и следя, чтобы она была тщательно промыта. Галька и промытый крупный песок выбрасывались, а провалившийся мелкий, после этого снова промывался на лоточке. Выделенные крупинки золота собирались, очищались и просушивались. Такую работу можно делать и вдвоем, но, так сказать, производительность труда резко снижалась. Итак день за днем, тонна за тонной. Многие полжизни оставили с таких сырых забоях, не нажив себе достатка и заработав от тяжелого труда множество болячек.
Иногда золотоносную породу доставали из шахт, если она залегала достаточно глубоко. Работа велась круглый год. Над стволом шахты иногда ставили тепляк – бревенчатый сруб, с плоской крышей и печкой внутри. Всю зиму из глубины в помощью ворота доставали породу и сваливали её наружу. С наступлением тепла и появлением воды начиналась промывка. Вот такая технология.
Постепенно хорошее золото истощалось, добывать его стало все труднее и жители Безымянного стали разъезжаться. Наши знакомые Кондратьевы перебрались на Главстан, где их дочери Юлии Васильевне, работающей врачом в больнице, дали хорошую квартиру. Несколько лет на месте бывших усадеб кое-кто еще возделывал огороды, ведь земля там плодородная, но вскоре и они были заброшены, и лес поглотил бывший поселок. Старательские отвалы заросли кустарником и дикой малиной, на южном склоне сопки, где были лесные вырубки, наросло много жимолости.
Однажды, собирая малину, среди кустов мы наткнулись на еще крепкий сруб колодца и ворот над ним. К вороту был прикреплен трос, на конце которого болталась большая ржавая бадья. Из темной глубины колодца веяло сыростью и прохладой, гулкое это вторило нашим голосам. Любопытство взяло вверх и мы решили по очереди спуститься в бадье вниз шахты. Первая очередь досталась мне. Я забрался в бадью, а двое ребят стали медленно опускать. После жаркого солнечного дня с шумом листвы и птичьим гомоном, первые же метры встретили вначале прохладой, а затем и промозглым холодом. Стенки сруба были сырыми, с облупившейся корой, покрытые плесенью. Местами некоторые бревнышки сгнили и вывалились. Чем ниже меня опускали, тем становилось холоднее и темнее, снизу тянуло сыростью и гнилью. Звуки с поверхности туда уже почти не долетали. Наверное, на глубине8-10 метров бадья коснулась дна.
Глаза постепенно привыкли к темноте, и я различил два трека, уходящие в стороны от колодца. По ним можно было передвигаться лишь согнувшись в три погибели. Стенки и потолки штреков удерживали полусгнившие столбики и перекладины. Далеко ли тянулись штреки, не знаю, пройти по ним я побоялся. Кругом была вода. Она стекала струйками со стен колодца, капала с потолков штреков, в из глубины их доносился равномерный приглушенный шум подземного ручья, пробившего себе дорогу в толще земли. Где-нибудь он выбьется на поверхность или сольется в глубине с такими ручьями и получится подземная речка. Возможно, вырвавшись из-под земли, она какое-то время будет нести свои ледяные и прозрачные воды по поверхности, затем вновь уйдет туда, откуда появилась. А, возможно, ей понравится течь под солнцем и облаками. На берегу её вырастут травы и кусты, в водах разведется рыба и другая живность, и всем будет нужна, и все ей будут рады.
Прямо сказать – находиться даже недолго в таком холоде, сырости и мраке было жутковато. Казалось: вот-вот не выдержит земля и деревянный гнилой крепеж, по какой-то случайности рухнет вниз, похоронив тебя в этой преисподней. Дико захотелось скорее на поверхность к солнцу и теплу. Я стал кричать и поторапливать товарищей. Ворот со скрипом, медленно, останавливаясь, потянул бадью наверх. Голубой квадратик неба все ближе и ближе и, наконец, я, перевалившись через край колодца, оказался на земле. Боже, какое это чудо! После того, что я испытал внизу в течение нескольких минут, пребывание на солнце, в тепле, среди зелени деревьев и трав – было настоящим счастьем!
Примечание публикатора:
Читая воспоминания Виктора Глотова, удивляюсь, какой насыщенной жизнью жили мальчишки военной поры. Они не только выстояли вместе со взрослыми в суровые военные годы, помогая родителям по хозяйству и не только, но и успевали вести свой образ жизни, изучая окрестности своего поселка. Я, хоть и родился в первые послевоенные годы, не был таким активным юным натуралистом. Возможно, это связано с тем, что меня на лето увозили к бабушке и дедушке, и я не проводил время с моими сверстниками, которые, как школьник Витя Глотов и его друзья, облазили все окрестности Херпучей. При Безымянный я слышал, примерно знал, где он располагался, но на этом мои знания заканчивались. А вот благодаря Виктору, его памяти и умению хорошо излагать мысли я, да и остальные мои читатели, узнают много интересного из прошлой жизни дальневосточников в северном районе имени Полины Осипенко. – А.Щ.
