Верхний Хон
С давних пор со стороны Главстана и Оглонгов, мимо Безымянного и дальше, в тайгу шла хорошо накатанная автомобильная дорога. По ней перевозили дрова для электростанции, а заготовка их велась в районе небольшого поселочка, примерно в семи-восьми километрах, с названием Верхний Хон. До поры, до времени постоянных жителей там не было, а жили лишь сезонные рабочие: лесорубы, раскряжевщики, пильщики, рубщики. Никаких мотопил, трелевочных тракторов и другой техники у них и в помине не было. Вся работа велась вручную, да с помощью лошадей. Дрова в виде чурок-швырков, длинной 80 см, заготавливались и складывались в огромные поленницы – штабелями, или сразу увозились по назначению.
В конце лета 1946 или 47 года в этом поселке был организован один из многочисленных тогда лагерей ГУЛАГа. В паспортах всего взрослого населения прииска появился штамп в большой цифрой «2», что означало: «Житель особой зоны». С этих самых пор, вплоть до «холодного лета 53 года» - до всеобщей амнистии, название Верхний Хон стало для нас символом зоны, лагеря заключенных. Стало источником скрытого беспокойства перед людьми, обитателями территории, огражденной колючей проволокой с караульными вышками и свирепыми собаками.
Основным занятием зэков была заготовка дров, но кроме того, они работали на дражных полигонах, прокладывали дороги и рыли канавы, в общем – делали трудную физическую работу там, где нужно было. За годы существования зоны, у нас было много встреч с этими людьми в разных местах, при разных обстоятельствах, но я не припомню ни одного случая, чтобы со стороны их по отношению к гражданскому населению было совершено какое-нибудь насилие или разбой. Работали они иногда под усиленной охраной, а иногда были расконвоированные и руководил группой лишь бригадир-бугор.
В первую же зиму они организовали у себя в зоне пошивочную и сапожную мастерские. Шили длинные телогрейки – бушлаты, ватные штаны и чуни. К этим чуням пришивали подошву от старых автопокрышек, и получалась более или менее теплая обувь. Существовала и некоторая культурная связь с прииском. В клубе долгие годы был духовой оркестр, но случилось так, что он оказывалось постоянного состава музыкантов и инструменты лежали без использования. Вскоре их продали в Хон. Там среди зэков нашлось немало хороших музыкантов и они иногда стали приезжать в наш клуб, играли на танцах, давали концерты. Помню, паломничество буквально всего населения поселка в клуб, когда из зоны приезжал гипнотизер, самый настоящий. Он давал несколько представлений, показывал свое искусство, и все смотрели с восторгом, долго потом обсуждая увиденное.
Первый мотоцикл ИЖ привез начальник лагеря, но оказалось, что такая же машина есть и у главного инженера Завьялова, но тот не мог дать ей ходу. Начальник помог Завьялову разобраться с мотоциклом, и вскоре они вместе трещали моторами и пылили по улицам поселка. С их «легкой руки» с этого времени у многих стали появляться мотоциклы, и даже легковые машины.
Постепенно мы привыкли к существованию и его обитателей. Первая настороженность прошла. Я приведу несколько примеров, когда встречи с этими людьми меня чем-то удивили.
Однажды я оказался в больнице – прицепилась какая-то хворь, и мне нужны было к врачу на прием. Я отправился к нужной двери, занял очередь и увидел, что на скамейке в углу сидит зэк со страшно изуродованным лицом и руками. Они было обморожены и распухли до невообразимого размера. Руки походили на резиновые перчатки, сильно надутые воздухом. Его сопровождал охранник. После быстрого осмотра хирурга, его увели в приемный покой. Было страшно смотреть на этого человека. Почему он так пострадал? Почему оказался раздетым на морозе, без шапки и рукавиц? Конечно же, это случилось не по доброй воле. Так могли поступить и охранники, и свои же однокамерники, жестоко наказывая его по каким-то своим законам.
Из зоны неоднократно предпринимались попытки побегов, хотя все они были обречены, ведь прииск находился в довольно глухой изоляции от внешнего мира. Выбраться оттуда можно было только речным транспортом, а он всегда под контролем. Бежавшие из зоны, обычно в тайге перерезали телефонные провода, чтобы не могли о побеге быстро сообщить на прииск и организовать встречный поиск или быстро блокировать транспорт. Это давало им какое-то время, и они старались скрыться подальше от населенного пункта. Проходили два-три дня и голод, холод и комары приводили беглецов к жилью. В Серго-Михайловске женщины убирали сено, а беглец незаметно пробрался к шалашу, где принялся уничтожать содержимое кошелок и узелков, но его увидели и, угрожая вилами, задержали, окружили и отконвоировали в Оглонги. Рассказывали, что тот человек представлял из себя страшное зрелище: худой, заросший щетиной, оборванный, грязный, лицо изъедено гнусом. Ослаблен был так, что не мог ни убежать, ни оказать сопротивления. Насколько я был в курсе, ни один из побегов не был удачным, всех рано и поздно возвращали в зону.
Однажды я был свидетелем одного из таких задержаний. Мы с друзьями собирали малину на Безымянном. Знали, что на Верхнем Хоне накануне состоялся очередной побег, поэтому не удивились, встретив конных охранников с автоматами. Вскоре в стороне прозвучало несколько выстрелом. Стало как-то не по себе, и мы решили отправиться домой. По дороге нужно было пройти мимо одинокого домика – последнего жилища, оставшегося от некогда большого поселка. Здесь еще жили дед и бабка – последние жители. Имели огород, кое-какую живность. Оказалось, что охранники, разыскивая беглеца, предположили его выход к этому домику с огородом и устроили засаду. Мы проходили мимо, когда дело было сделано: беглец пойман. Когда он полез в огород и стал рвать в парнике огурцы, на него спустили собаку. Та гоняла его по огороду, искусав до крови и разорвав в клочья одежду. Охранники, отогнав собаку, избили его пинками и прикладами. Мы в стороне со страхом смотрели, как у него, избитого, обрезали на штанах пуговицы, заставив держать их руками, и погнали бегом по дороге обратно в зону.
На Седьмой линии жили наши хорошие знакомые Смоляковы. Мы у них покупали молоко и моя задача заключалась в том, чтобы ежедневного после школы забирать его. Однажды я застал их семью в страшном волнении. Особенно возмущалась и негодовала хозяйка, и уже, в который раз, рассказывала о страхе, пережитом ею. В тот день ближе к обеду из Хона пришел «Студебеккер» с дровами для мастерских. Шофер жил на этой улице и остановил машину, чтобы ненадолго забежать домой. В это время из кузова вылез зэк (как он умудрился спрятаться и держаться, пока машина ехала?) и спрятался за сараями. Когда машина уехала, он отправился вдоль пустынной улицы и зашел во двор к Смоляковым. Дверь была не заперта, хозяйка,тетя Аня, возилась где-то в стайке, и незваный гость беспрепятственного вошел в дом. Он ничего не взял (да и брать-то было нечего), лишь набросился на еду. Вернувшись, хозяйка увидела оборванного человека, поняла, кто это такой, и, выскочив на улицу, громко закричала. Зэк рванул вдоль заборов, чтобы спрятаться, но на крик выскочил Мишка Брехов – сосед Смоляковых – и догнал беглеца. Позже, рассказывая про пережитые страсти – мордасти, хозяйка больше всего сожалела о рыбных пельменях, который тот успел сожрать.
Была у меня одна встреча с заключенными, очень памятная и при необычных обстоятельствах. Шел конец августа 1950 или 1951 года. То лето было сухим и в тайге время от времени возникали пожары. В старших классах мне несколько раз приходилось бывать на таких пожарах. Обычно, как только известие об этом доходило до прииска, сельсовет рассылал многим жителям повестки, в том числе и школьникам, имеющим паспорта. Захватив топор или лопату, запас продуктов, мы являлись к месту сбора. И на этот раз случилось аналогично. Нас загрузили в машину и увезли в тайгу, где мы должны были в течение недели рубить просеку и сдирать растительный покров до грунта (минерализация) с тем, чтобы ни верховой, ни низовой пожары не добрались бы до больших запасов дров. Километров за 10-15 от поселка мы расположились большим табором, здесь ночевали у костра, сюда нам привозили продукты из поселка. Взрослые мужики делали просеку, а мы, школьники, зачищали грунт.
Как-то днем, пробираясь в речушке, ткущей в двухстах метрах от стана, мы ветками прихлопнули трех молодых рядчиков, взлетевших из-под самых ног, принесли их к костру и посадили под фанерный ящик. Вечером, собравшись на ужин, мужики извлекли пленников и, ради шутки, напоили их вином из бутылки. Вот была потеха -–наблюдать столь осторожных и боязливых птиц, которые, став пьяными, никого и ничего не боялись. Распушив крылья, кидались на людей, лезли сдуру в костер, наскакивали друг на друга и что-то бормотали на птичьем языке. Насмеявшись вволю, мы унесли их в чащу, где они, проспавшись, к утру разбежались.
На третий или четвертый день мы работали уже довольно далеко от стана. Вечером перед закатом, закончив свое дело, мы возвращались на место и, решив сократить дорогу, пошли через сопку напрямик. Мы – это я и две девчонки из нашего класса: Лена Тарасова и Ольга Перминова. Остальные ребята еще раньше ушли по просеке. Быстро темнело, и мы заблудились. Шли в густом кустарнике наугад и почти на ощупь, рискуя остаться без глаз. Бредем, наверное, час, темень полнейшая, стало жутковато. Неожиданно впереди сквозь ветки блеснул огонек костра. Мы обрадовались, подумав, что добрались до нашего лагеря, но, подойдя ближе, поняли, что ошиблись. Впереди была поняла, на ней горел костер из нескольких толстых лестничных стволов, а вокруг сидели и лежала зэки, человек десять – двенадцать. Публика у костра очень нам удивилась, и мы порядочно струхнули, но отступать было поздно и некуда. Нас пригласили к костру, с любопытством разглядывали, расспрашивая: откуда мы здесь появились и кто мы такие. Вскоре интерес к нам поубавился, они занялись своими делами. Помню, трое или четверо протряхивали и прожигали над костром одежду, избавляясь от вшей. В котелке варилась какая-то похлебка.
Я с любопытством разглядывал двоих, раздетых до пояса. Спина, грудь, руки казались синими от обильной и плотной татуировки. Каких там только не было: от «не забуду мать родную» до портретов Ленина и Сталина. К нам подсели двое, что помоложе, и с явным интересом и доброжелательностью расспрашивали о школе, о родителях. Мы успокоились, спросили, как они попали в тайгу. Выяснилось, что их бригада тоже рубила просеку, только на другом участке. Один из собеседников отошел от нас и улегся у костра, а второй еще долго разговаривал с нами. Помню, что он рассказывал о школе, декламировал какие-то прочувственные стихи. Сказал, что сидит в 1938 года, побывал в разных лагерях. В 1945 году, не помню, каким образом, оказался в армии, воевал с японцами. Война для него закончилась в Корее. Их часть в Союз вывозили на кораблях. Вспомнил, что их судно входило в бухту Золотой Рог, подплывало к Владивостоку. Все высыпали на палубу, любуясь панорамой города и радуясь возвращению на Родину. Неожиданно его пригласили в одну из кают, там забрали оружие, обыскали и посадили в трюм. В общем, опять арестовали. Я спросил: почему? Он ответил, что так захотел «дядька с усами» - так они называли Сталина. Кто этот человек? В чем его вина перед государством? Об этом можно лишь предполагать. Позднее приходилось читать и слышать о множестве подобных судеб, о множестве подобных «врагов народа».
Много лет спустя я понял, что тогда в тайге мы попали не к уголовникам, а к политическим. Недаром им разрешили бесконвойно работать наряду с остальным населением. Сроки отсидки оставались небольшими, бежать не было смысла да и некуда.
Проговорив часа два, мы уже не имели сил сидеть и беседовать. Нам дали ватный бушлат, мы его расстелили в сторонке под кустом, легли и уснули, как убитые.
Просгулись утром, уже светло, на месте костра дымят головешки. Наших гостеприимных хозяев уже нет. Я повесил бушлат на сучок дерева, мы сориентировались, быстра нашли просек, и спустя полчаса были в нашем таборе. Там обрадовались, что мы нашлись и не заблудились, удивились нашему рассказу о необычной компании, в которой нам прошлось ночевать и что все обошлось благополучно. Ведь действительно, со мной были две уже взрослые девицы, тайга, ночь – мало ли что могло произойти.
В 1983 году, побывав с Володей Вакуленко в Хабаровске, мы разыскали через адресное бюро Лену Тарасову и привели её в семью Ольги Гончарук (Перминовой). Подруги не виделись со дня окончания пединститута и очень обрадовались встрече. Мы весь вечер проговорили, вспоминали детство, школу, учителей. В том числе вспомнили и этой эпизод с ночевкой у зэков. Только обе они забыли, кто из мальчишек был с ними. Оказалось, что это был я.
После смерти Сталина, в 1953 году, наступила так называемая «хрущевская оттепель»… Летом того же года была объявлена амнистия и наш лагерь на Вехнем Хоне прекратил свое существование. По условиям амнистии освободили не всех. Лица, имевшие большие сроки, переводились в другие лагеря и тюрьмы, а остальные освобождались. Прииск готовился к такому важному событию. Предполагалось, что кое-кто останется здесь работать, поэтому спешно строили временное жилье. Но люди, выпущенные на волю, получившие документы и деньги, стремились, естественно, скорее уехать подальше от места своего заключения. Поэтому все виды транспорта, а в основном поезда, речные и морские суда, оказались в то лето переполненными. Ведь амнистия проходила одновременно по всей территории страны и сотни тысяч людей в переполненных поездах , на перегруженных судах двигались с Дальнего Востока, с Севера, с Колымы к своим домам, семьям, на свою родину. Что творилось в то время на транспорте. Какие погромы, какое насилие, пьяный разгул, драки – помнят ныне только старые люди, видевшие и пережившие волею случая беспредел, творящийся вдоль великой Транссибирской магистрали, да в морских и речных портах. Основная масса амнистированных схлынула летом и осенью этого же года. Позднее тянулись лишь те, кто прогулял деньги, останавливался где-либо подработать или освободившиеся позднее.
Основная масса освободившихся с Верхнего Хона уехала довольно быстро. Но некоторые задержались на месяц-другой. Первое время они бродили по поселку группами, крепко пьяные, с разбитыми физиономиями, в разорванной и окровавленной одежде с дубинами в руках. Они охотились друг за другом – одна группа сводила лагерные счеты с другой. При виде разъяренных и хмельных погромщиков все встречные жители разбегались и прятались. По вечерам старались без особой нужды на улицу не выходить. Такая вакханалия продолжалась довольно долго. Зэков становилось все меньше, они понемногу уезжали, но оставшиеся продолжали разгул.
Кончилось это тем, что такой молодчик ударил местного парня. В те годы на прииске, да и во всей стране, большое внимание уделялось вечерним школам. Все, кто не доучился в годы войны, кто по разным причинам бросил школу, теперь должны были доучиваться, а такой молодежи было много. Так вот, во время перемены в вечерней школе местные парни подошли к киоску – попить газировки. Там же отирался один из бывших зэков – хмельной, недовольный жизнью, прицепившись к местному, ударил его и бросился бежать. Недовольство разгулом бывших зэков, неприязнь к ним за постоянные пьянки, потасовки вылилась в то, что почти вся вечерняя школа рванула вылавливать эту публику отовсюду, где они могли быть в это вечернее время. Всех найденных согнали на площадь у приискового управления и при свете уличного фонаря, устроили настоящее побоище. Я видел завершение той «операции». Били их со злостью, жестоко, чем попало: кулаками, пинками, полками от заборов. Несколько человек валялись на земле, не шевелясь, один стоял на коленях перед толпой и умолял его не убивать, двоих или троих молотили кулаками, взяв их в круг и не давая упасть. Некоторые, что имели силы, задали такого стрекача, что их не могли догнать. Двое стояли на ногах, их не били, но о чем-то оживленно разговаривали, перемешивая речь трехэтажным матом. В общем, произошло выяснение отношений сторон, крупная разборка. Местные эффективно напомнили о своих правах на территорию.
Еще некоторое время пострадавшие одиноко бродили по улицам поселка, пугая встречных расквашенными физиономиями, но были трезвы, спокойны и жалки.
Наступил мир и благодать. Уже не опасаясь, люди стали ходить по улицам, возвращаться из кино, никто не врывался в фойе клуба с пьяными матам, никто не скандалил в столовой. У клуба играли в волейбол, молодежь танцевала на танцплощадке.
Вот еще одна страница истории жизни прииска Херпучи.
Примечание публиктора:
О том, что в окрестностях нашего поселка был лагерь заключенных, которые занимались заготовкой дров для очень прожорливой электростанции, я узнал от Виктора Глотова. Однажды в личном письме мой земляк Гена Шумбасов, который сейчас проживает в Киеве, написал о случае, который был в их семье после амнистии 1953 года. К ним в квартиру стали ломиться пьяные зэки, когда отец был на работе. Но мать, еще ранее наученная мужем, выставил в окно ствол ружья и выстрелила. Зэки предпочли ретироваться, а вскоре случилась разборка местных парней с оставшимися зэками, о которой написал Глотов. Шумбасов сам не видел, был мал еще, всего 5 лет, но запомнил и написал мне. – А.Щ.
