Общежитие мединститута
Я твердо убежден, что настоящим студентом может считаться лишь тот, кто какое-то время пожил в общежитии. Там свой микромир, со своими традициями и правилами, добрыми соседями и недругами, все, как в будущей жизни, которую и называли в наше время социалистическим общежитием. Мне посчастливилось пожить в общежитии почти 3 года, будучи студентом Хабаровского медицинского института. Моя альма-матер недавно отметила свой 90-летний юбилей, для города, которому всего-то 166 лет, это большой срок. Наш медицинский институт был долгое время единственным на Дальнем Востоке.
Вначале несколько слов о самом институте. Был корпус, где читались лекции на первых двух курсах, и там же были аудитории, в которых мы изучали анатомию, физиологию, фармакологию, углубляли свои знания по физике, химии, биологии и некоторым другим предметам. А вот знания, связанные непосредственно с медициной, студенты изучали на клинических кафедрах, расположенных в разных крупных больницах города и в краевых медицинских учреждениях – краевой клинической и психиатрической больницах, краевых онкологическом, противотуберкулезном, врачебно-физкультурном диспансерах, городских больницах № 2, 3, 10, 11, детской имени Истомина, городской психбольнице, детской инфекционной больнице, родильных домах № 1, 2, 4. Все эти учреждения являлись клиническими долгие годы в то время, когда студентом был я. Клиническая больница – это когда на её базе существует кафедра медицинского института, и в лечебном процессе участвуют профессора, доценты, ассистенты кафедры.
Вначале был один корпус, что сейчас соседствует с главпочтамтом, напротив здания краевой думы (когда-то там был крайком партии). Тогда же были построены два здания общежитий медицинского института, одно небольшое, а вот второе, на улице Карла Маркса, дом 60, было весьма большое, и соседствовало с городской больницей № 3 в центре города.
Но когда я поступал в медицинский институт в 1965 году, было и второе здание, на площади Ленина, центральной площади города. Солидное здание серого цвета, с колоннами на фронтоне, оно украшало центральную площадь города. Кроме зданий нашего института и городской больницы № 2, на площади размещалось здание высшей партийной школы, центрального телеграфа, средней школы и недавно построенное знание гостиницы «Центральная». Её построили для приема олимпийцев, которые проходили акклиматизацию в городе перед Олимпийскими играми в Токио в 1964 году.
Со временем набор студентов в медицинский институт увеличивался, появился фармацевтический факультет, и мест в общежитиях перестало хватать. Поэтому к Новому, 1966 году, должно были принять в эксплуатацию новое здание общежития, рядом с основным корпусом, с которым они образовывали букву Г. Вход в общежитие был с улицы Пушкина, но можно было попасть и по переходу из основного корпуса института. Это было самое удобное общежитие для студентов-медиков. На первых курсах им можно было ходить на занятия в белых халатах без верхней одежды. Вот в это общежитие в начале 1966 года я и заселился. До этого пять месяцев ездил из пригорода, где жил у бабушки, и тратил на дорогу полтора часа в один конец.
Медицина такая отрасль, где традиционно больше женщин. Поэтому и места в общежитии были распределены так. На двух нижних этажах жили парни, а на трех последних – девушки. И такое распределение было два года точно, потом что-то мешалось, но что, я точно сказать не могу. На первом этаже была столовая, на всех этажах - по две бытовые комнаты и в концах – туалеты. Вход в общежитие официально был по пропускам, но пропускной режим начинал действовать с 23 часов.
Мне дали место в комнате 15 на первом этаже. Между бытовой комнатой и нашей была 13 комната, где жили Бичико Цалугелашвили, Боря Ревзин, Фима Ровнер и кто-то еще. Бичико поступил в институт после службы в армии, а два других парня приехали из Еврейской автономной области сразу после окончания школы. За нашей комнатой до туалета были две – 17 и 19 комнаты. Вообще на нашем первом этаже было 20 комнат, каждая на 4 койки, на остальных – больше комнат. Там не было большого холла на входе и столовой, как на первом этаже. Окна нечетных комнат выходили во двор, а противоположные – на улицу Пушкина. Ниже был цокольный этаж, под нашими окнами он был высокий, на целый этаж, а вот на противоположной стороне были лишь небольшие оконца в углублениях отмосток. На цокольном этаже, где окна выходили во двор, были комнаты на 4 человека, которые занимали работники института, не имеющие квартир, некоторые даже с детьми. На противоположной стороне цокольного этажа были душевые для мужчин и женщин отдельно, какие-то подсобные помещения.
Во дворе под нашими окнами была построена спортивная площадка, где в теплое время парни играли в футбол, а в зимнее время заливали лед. С трех сторон эта площадка была защищена от ветра зданиями института, спортивного зала института, и нашего общежития. За зданием общежития было невысокое здание военкомата Центрального района города.
Я запомнил нескольких парней из соседних комнат. Двое из 17 комнаты играли вместе со мной в волейбольной секции, были студентами педиатрического факультета, Саша Дьяков и Боря Пронкин. В 19 комнате был парень, имя и фамилию не помню, но он замечательно играл на гитаре мелодии. Мне особенно нравилась «Гибель Титаника».
А теперь расскажу о своих соседях по комнате. Их было трое, все на 2 года старше меня и поступили с третьего раза. Двое из них были хабаровчанами, но получили место в общежитии, потому что мест в общежитии хватало, и давали хабаровчанам. Один был Вадик Гондуренко, это был высокий -180 см ростом, и очень худой парень. Однажды он, стоя перед зеркалом и трогая свои жевательные мышцы на лице, глубокомысленно произнес: «Сплошная груда мышц». Мы так и попадали со смеху. Это действительно были самые развитые у него мышцы. Вадим обладал неплохим голосом, и когда в институте образовался вокально-инструментальный ансамбль, стал его солистом, поэтому пользовался повышенным внимание у девочек. После окончания второго курса Вадим с родителями обменяли квартиру на Сумгаит в Азербайджане, но выдержали там месяц, и снова обменяли квартиру на Волгоград. Там мы с Вадимом случайно встретились на улице, когда в 1967 году я ездил в составе сборной «Буревестника» на республиканские соревнования по легкой атлетике.
Второй парень был метис, мать – русская, отец – кореец, поэтому и фамилия у него было Пак, звали его Олег. Никакими особыми талантами не обладал, но еще на первом курсе стал дружить с девочкой из нашего же института по фамилии Свист. Она была хабаровчанка, жила на центральной улице, и Олег стал пропадать у неё довольно долго, так они занимались, и Олега часто приглашали к ужину, видимо, видя в нем потенциального жениха дочери. В конце концов, они поженились. Забавная история произошла, когда нам выдавали дипломы об окончании института. Назвали фамилию Дьячков, и все увидели, что идет Олег Пак. Оказалось, о перед этим взял фамилию матери, и диплом оформил уже на новую фамилию.
По распределению он вместе женой попали в город Комсомольск-на-Амуре, а потом уехали на Северный Кавказ. Там Олег, пользуясь тем, что похож на азиата, лечил желающих за деньги методами китайской народной медицины, и имел очень неплохой доход. Но это был его побочный заработок, основной был в обычной городской больнице.
А третий парень был родом из Львова, звали его Боря Шапиро. Был он невысокий, сутулый, с очень тонкими костями и неразвитой мускулатурой. Когда я здоровался с ним за руку, боялся, что сломаю ему, такая безвольная и бессильная была его кисть. У Бори был в Хабаровске дядя, занимал высокую должность в крайисполкоме – председатель крайплана. Боря решил, что тот поможет ему устроиться в институт, но Хабаровск не Львов, где все продается и покупается. Пришлось Борису два года поработать на заводе «Энергомаш», и потом как производственнику поступить в институт по более щадящему конкурсу.
Когда Борис работал на заводе, ему сделали отличные разборные гантели, весом до 10 кг каждая. Хромированные, с насечкой на грифе. Но Боря их лишь катал по полу, когда приходила его очередь мыть полы в комнате. Обычно поднимал их я. Но зато Борис замечательно играл в преферанс. Я не помню случая, чтобы он проиграл. Однажды три парня, все соотечественники Бори, т.е. евреи, решили его обыграть, и принесли крапленные карты. Но один из заговорщиков имел слабое зрение, и Боря обратил внимание, что он очень уж присматривается к картам. И понял, что карты крапленные. Разобрался в крапе, обыграл своих компаньонов, и потребовал с них десятикратный выигрыш, взяв карты себе и пообещав прославить их на весь Хабаровск. Те были вынуждены принять его условия. Я знаю всех заговорщиков, один из них стал уважаемым профессором, второй был заведующим отделением в городской больнице Хабаровска, но давно уже живет в Израиле. А следы третьего потерялись.
Умения Бориса играть в преферанс иногда выручало нас, когда ни у кого не было денег. Мы уговаривали Бориса сходить к дяде и «расписать пульку». Обратно Шапиро приносил минимум десятку, и мы могли продержаться до стипендии.
А вот еще об одном умении Бориса я пишу с некоторым сомнением, но, как говорится, из песню слова не выкинешь. Боря умел и любил обкусывать ногти… Эка невидаль, скажите вы. Но он обкусывал ногти на ногах! Когда я видел, что Борис забирался под одеяло, я, на правах самого физически сильного стаскивал с него одеяло и давал подзатыльник. Непедагогично, скажите, но что делать? По окончанию первого курса Борис перевелся во Львовский медицинский институт. Дальше его следы теряются.
Жили мы дружно, парни кое-что принесли из дома, чтобы создать уют в нашей комнате. Олег притащил этажерку, Вадим радиоприемник, а Борис принес кассетный магнитофон, который мы включили через приемник, чтобы он громче вещал. Я уговорил знакомого санитара из анатомки, он сделал сагитальный разрез черепа, так чтобы был вид сбоку. Провел в череп провода и лампочку, и получился классный ночник, тем более что я раскрасил череп.
На двери каждой комнаты комендант общежития потребовала написать список жильцов. Мы и тут отличились. У нас висело стихотворение следующего содержания:
Здесь живут четыре друга
Гондуренко, Пак-ворюга
Боря Шапик, Щербаков,
Вот у нас состав каков.
Почему Пака мы обозвали ворюгой? Просто он однажды без спросу взял чужие плавки, когда собрался идти в бассейн со свое Светой Свист, а из-за него законный обладатель плавок не попал в бассейн со своей подругой. Ну как тут не назвать Пака ворюгой? Я умею неплохо рисовать, изобразил наши физиономии на списке, и все получилось красочно. Комиссии, а их хватало первый год, всегда отмечали нестандартность оформления нашей комнаты – такой список в виде стиха, ночник в виде черепа, этажерка, приемник, песни Высоцкого и Окуджавы из магнитофона.
Неплохие были у нас отношения и с парнями из соседних комнат. Правда, иногда доходило до курьеза. Недавно мне мой сокурсник Фима Ровнер, живший в комнате 13, а сейчас живущий в Германии, написал, что как-то однажды он пошел в бытовую комнату, чтобы поставить чайник на огонь. Видит, стоит чужой чайник и кипит. Он решил перелить из этого чайника в свой, и быстрее попить чайку. Только перелил, как в бытовую входит Гондуренко и радостным голосом заявляет, что картошка сварилась. Оказалось, что в его чайнике варилась картошка. Пришлось Фиме выливать кипяток и ставить свой чайник на огонь. Не удалось на халяву попить чайку. Но у соседей всегда можно было «стрельнуть» заварку, соль, сахар.
В общежитие по адресу Пушкина, 31 поселились и другие студенты из моей седьмой группы. Староста Володя Мотора, здоровенный парень, штангист среднего, а потом полутяжелого веса, Толя Изергин с Камчатки. Только вот я не помню, в каком общежитии он жил, в нашем или на Карла Маркса, 60. Он не очень с нами контактировал. Но что девочки – Оля Романенко, Алла Подберезко, Люба Антонюк, Люда Комарова, Лена Лукаш, Таня Жигалова, жили в комнатах на 5 этаже, хорошо запомнил. Я бывал у них в гостях не раз, а однажды мы в одной из комнат устроили сабайтуй, а вот по какому поводу, убей, не помню. Видимо, в день 8 марта. Именно с этого сабайтуя фотография на заставке. Рядом со мной в первом ряду Боря Шевцов из 8-й группы, он симпатизировал Оле Романенко, и был нашим с Сережей Куракиным другом. Сережа тоже на фотографии, его под руку держит Люда Комарова. Кстати, все мы, три друга, по распределению института оказались на флоте, только мы с Борей на Тихоокеанском, а Сергей – на Черноморском. После увольнения в запас Борис окончил ординатуру, стал кандидатом медицинских наук и заведующим инфарктным отделением, главным кардиологом Дальневосточного Федерального округа. А Сережа долгие годы был главным врачом санатория «Уссури» под Хабаровском. Еще один парень на снимке, на самом верху, наш староста группы Володя Мотора, стал легочным хирургом, был заведующим отделением краевой больницы. Да и девочки стали хорошими специалистами, сменили фамилии, взяв фамилии мужей, разъехались по стране. Увы, двое из тех, кто на снимке, ушли в мир иной по причине онкологических заболеваний.
В нашей комнате частенько собирались студенты, но не из моей группы, а из тех, где учились парни. Помню некоторых парней и девчат. Бислан Карданов, сын командующего военно-воздушной армией в нашем военном округе, гимнастка Лена Анциферова, худенькая невысокая девчушка, Надя Бирман, рассудительная девушка в столь раннем возрасте. Не всегда это были «трезвые» посиделки. Иногда что-то распивали и закусывали, особенно если это случалось по вечерам. Девчонки просили Вадика что-нибудь спеть. Тот охотно выполнял просьбы. И если это было до 23 часов, все нормально, но иногда Вадик пел и за полночь. А от нашей комнаты до поста вахтера десять метров, и эти рулады доносились до чутких ушей дежурной. Или она, но чаще комендант общежития, которая жила в нем же, стучали в нашу дверь. И тогда приходилось прыгать из окна нашим гостям. Помню, как-то одним из первых прыгнул Карданов, который носил очки с большими диоптриями. Очки спали с носа, он их в темноте ищет, и другие прыгать не могут. А в дверь стучат.
Было и такое. Как-то после очередной стипендии мы пошли в ресторан «Центральный». Посидели, потанцевали, пришли в общежитие. С собой захватили бутылку шампанского. А Вадик, как выпьет, обязательно начинает петь. Мы на него шикаем, а он все орет. Взял бутылку шампанского и стал открывать. Пробка выстрелила, бутылка упала на пол, вертится и заливает весь пол содержимым. А тут стук в дверь, и громкий голос комендантши: «Открывайте». Я говорю Вадиму: «Идти открывать, ты орал.» Тот открыл дверь и стал за ней. Комендантша входит, все на месте, лишних нет. Увидела Гондуренко за дверью и говорит: «Что стоишь? Ложись!» Тот пошел к кровати, ноги на шампанском поехали, и он грохнулся во весь свой рост, аж брызги во все стороны полетели. И смех, и грех.
К пользующемуся успехом у девчонок Вадиму, когда он болел ( а он часто болел, здоровье никудышно, да еще курил), приходили девчонки его проведать. Обычно это было вечером. Когда посещение заканчивалось, Вадим просил меня проявить лучшие рыцарские качества и проводить девочку до дома. Мне отказать в просьбе было не с руки, особенно если я был свободен, вот и приходилось тащиться по городу куда-нибудь на улицу Ленина или Серышева. Но зато я лучше узнавал очередную сокурсницу.
Еще в нашей комнате частенько собиралась компании играть в преферанс. Меня научили играть в неё за полгода до поступления в институт, и если не хватало партнеров, приглашали меня. Как мне говорил Боря Шапиро, у меня есть неплохое понимание игры и трезвая голова. Она действительно была трезвой всегда, потому что я в те годы алкоголь не употреблял вообще. Это обстоятельство, и то, что я знал массу анекдотов, мог их во-время рассказать, а также хорошо произносил тосты, делало меня постоянным тамадой, причем в очень многих компаниях. Ко всем моим достоинствам надо присоединить умение танцевать. А в студенческих компаниях танцы были постоянно. Поэтому такого ценного кадра, как я, приглашали на многие студенческие посиделки. Я не отказывался, для всегда голодного студента поесть на халяву всегда было в кайф. Это же не трудно, поболтать вечером в качестве тамады, потанцевать и потом проводить какую-нибудь девчонку да дома, если такая случалась. Многие жили в том же общежитии, что и я.
Все лекции и большинство семинарских занятий во втором семестре походило в основном корпусе института. Там же я обедал, ужинал в столовой общежития или мы что-то в своей комнате готовили на ужин. Ходили мы из общежития через теплый переход, так что были дни, когда я совсем не выходил на улицу. В это время я занимался волейболом, видом спорта, которым занимаются в зале. По сравнению с первым семестром, когда я патологически не высыпался, жить стало интересней.
К тому же мы, студенты медицинского института, чье общежитие находится в центре города, запросто могли ходить на премьерные фильмы в самый большой и престижный кинотеатр «Гигант». Там на большом экране показали фильмы не один день, и даже неделю, но обычно накануне смены кинофильма на последнем сеансе показывали тот фильм, что начнет демонстрироваться завтра. Мы об этом узнавали от нашего сокурсника Валеры Кенигфеста, чья мать была певицей в кинотеатре «Гигант», и пела перед вечерними сеансами. Посмотрев новинку, мы уже утром на лекциях могли или похвалить, или раскритиковать новый фильм. Помню случай, когда мы вечером посмотрели фильм «Рукопись, найденная в Сарагосе», где были редкие в те годы кадры обнаженной женщины, рассказали об это на утренней лекции, народ повалил смотреть «обнаженку», а её вырезала цензура.
Я уже написал, что у нас был радиоприемник, и мы могли слушать по нему радиорепортажи того же хоккея, футбола. А вот наш сосед из 13 комнаты Бичико Цалугелашвили был помешан на футболе, как все грузины. К тому же он был спортивный парень, занимался вольной борьбой.
Я прекрасно знал большинство футболистов ведущих команд страны. В том числе чемпионов двух последних лет – Динамо (Тбилиси) и Торпедо (Москва). Сам я болел за Торпедо, мне очень нравились 2 футболиста этого клуба – Эдуард Стрельцов и Валерий Воронин, а также мой однофамилец Щербаков. Приближался матч этих команд в Тбилиси, и мы решили разыграть Бичико. Я надиктован на магнитофон голосом знаменитого грузинского комментатора Котэ Махарадзе репортаж со стадиона в Тбилиси, где динамовцы на первых минутах матча пропускают 3 безответных гола, пересыпая репортаж знакомыми фамилиями Метревели, Месхи, Сичинава, Баркая, Яманиде из Динамо и игроков Торпедо. Записали позывные радиостанции «Маяк», по которому обычно велись спортивные репортажа, и подключили к радиоприемнику, чтобы создавалось впечатление репортажа из него, и ночью позвали Бичико послушать репортаж. Он краснел, бледнел, когда Динамо пропускало очередной гол, на него было жалко смотреть. И мы не выдержали, рассмеялись, и во всем признались. Бичико на нас страшно обиделся, особенно на меня. Несколько дней даже не отвечал на приветствие. Но, как умный человек, понял, что это всего лишь розыгрыш, хотя и очень злой. Мы были им прощены, в том числе и я. Так он узнал, что я большой любитель спорта и знаю очень много фамилий советских спортсменов. В том числе и том виде спорта, которым он занимался – в вольной борьбе. При встречах с ним мы часто говорили на спортивные темы.
Но нам эти приключения припомнили. Всю нашу комнату выселили из общежития. Для всех, кроме меня, это было некритично. Борис уезжал во Львов, Олег женился и стал жить у родителей жены, Вадим мог жить у родителей. Хоть и далековато, но все же ближе, чем мне до Ильинки. И тут мне помог Бичико. Он знал, что я не пьющий, дисциплинированный, наказан за кампанию, и, будучи членом партии, в которую вступил в армии, пошел в деканат и поручился за меня. Зам декана Помыткин тоже знал меня как активиста, спортсмена, члена сборной команды института по волейболу и легкой атлетике. К тому же он мне поручил оформлять наглядную агитацию на лестничных проемах главного входа. Я даже не поехал на уборку картофеля, как многие из тех, кто не ездил на путину.
Меня не выселили, но нам с Бичико пришлось с первого этажа переселиться на цокольный. Захватили туда и бесхозные гантели Бори Шапиро. Потом к нам присоединился и Вадим, а одна кровать в комнате пустовала, и на ней периодически ночевали наши гости. Но особого удобства на ней спать не было. Дело том, что мы с Бичико отрабатывали броски из вольной борьбы. Одно дело падать на пол, другое - падать на маты, но матов у нас не было. Но была кровать, на которую мы и бросали друг друга. В результате рама с той стороны, что дальше от стенки, прогибалась, и человек, который ложился на неё, падал на пол. Приходилось каждый раз выправлять эту самую раму. Удивительно, что она не сломалась. Все же крепкий металл в советское время делали.
Ключ от нашей комнаты всегда лежал над входом в неё. В комнате была явка парней из спортроты военного округа. Ходить рядовым во время увольнение не очень удобно, патрули останавливают, а по «гражданеи» в самый раз. Парням присылали из дома вещи, они у нас хранили, приходили переодеваться и шли гулять по городу. Мы познакомились с ними потому, что Бичико тренировался у Зангиева, тренера по вольной борьбе, у которого занимались парни из спортроты.
Как-то однажды мы с Вадимом были у кого-то в гостях. Спускаемся по лестнице высотного дома и видим 20-кг гирю, и не рядом с дверями квартир, а на площадке между этажами. Явно кто-то выбросил. Не пропадать же добру, и мы вдвоем с Вадимом принесли гирю в свою комнату. Для меня, поднимавшего над головой в толчке штангу в 100 кг, гиря не представляла большой тяжести, как и для Бичико, а вот хлипкий Вадим поднимал её только по большим праздникам. Но однажды и на праздник не смог.
В институте был свой вокально-инструментальный ансамбль, где Вадим был солистом. Ансамбль играл на всевозможных вечерах в институте, и на танцах, которые проводились в спортзале. Однажды Вадим уговорил какую-то девушку пойти к нему в комнату. Он нашел нас с Бичико и предупредил, чтобы мы раньше полуночи в комнату не приходили. Мы, как условились, пришли после полуночи и увидели Вадима, который, укутавшись под одеялом, горько плачет. Оказалось, прежде чем перейти к интиму, он решил продемонстрировать перед девушкой свою силу, и стал поднимать гирю. И не поднял, а она – подняла. После этого Вадим расстроился, и ни о каком интиме речи не могло идти.
В ту зиму 1966-67 года в Хабаровске было морозно, к тому же не хватало отопления во многих домах, и температура в общежитии была в комнатах градусов 12-13, не больше, особенно в ветреные дни. Я даже привез от бабушки еще одно верблюжье одеяло. Но оказалось, что нам на цоколе повезло с комнатой, под ней проходили трубы отопления в здание. И хотя в комнате была повышенная влажность из-за конденсата, но все же было теплей, чем в других комнатах. Так мы перезимовали, а ближе к весне нас с Бичико переселили на первый этаж, но уже в другой конец коридора, в комнату № 2. Не знаю уж, за какие заслуги, но в нашей комнате был шкаф с зеркалом на центральной двери. На этот раз окна комнаты выходили на улицу Пушкина, на магазин «Книги» на углу улиц Пушкина и Карла Маркса. Правда, окна были на теневой стороне, и солнца в комнате никогда не было. Но зато был вид из окна на прохожих, которые постепенно переходили на весеннюю, а потом и летнюю одежду. Вадим Гондуренко к этому времени уже уехал в Сумгаит.
Но появился третий жилец – Юра Зиборов, на год младше курсом. Он жил в Тополево под Хабаровском, в общежитие заселился на законном основании. Парень был спокойный, усидчивый, хорошо учился, но спортом не занимался. К нам, как и положено, относился с уважением. Нам повезло и в другом – его родители периодически привозили ему мешок картошки, и мы устраивали пир с жаренной картошкой и рыбой пристипомой горячего копчения. Вкусная рыба, главное, морская, без костей, мы её покупали в домовой кухне недалеко от общежития, на улице Пушкина.
В комнате напротив жили два спортсмена, с которыми я выступал в сборной института по легкой атлетике – Боря Тимоненко и Толя Таенков, в другой комнате еще один спортсмен, штангист Сережа Колпаков и просто Женя Зайков. У Колпакова был один недостаток. Добрейший в трезвом состоянии, он становился монстром после того, как выпьет. И тогда соседям по комнате надо было уходить, если не убегать. Однажды в таком невменяемом состоянии Колпаков шел на центральной улице Хабаровска и столкнулся с парнями, которые не хотели уступать ему дорогу. Их было много, а он один, и он счел за лучшее уносить ноги. Добежал до нашего института, забежал во двор, увидел раскрытое окно на первом этаже (а цокольный этаж такой же высокий, как в общежитии) и по водосточной трубе залез. Преследователи отстали. К утру он протрезвел и увидел, что оказался в анатомке рядом с трупами. Окно открыли, чтобы выветрить запах формалина. Стал спускаться, сорвался, отбил пятки и потом почти месяц ходил на «цырлах», т.е. на носках. Потом Сергея исключили из института, через какое-то время, по-моему, после службы в армии, он восстановился.
Его сосед по комнате Женя Зайков стал хирургом, одно время мы работали с ним вместе в 11-й больнице, потом он ушел в больницу УВД. Толя Таенков долгие годы проработал анестезиологом в краевой клинической больнице № 1, а Боря Тимоненко, как и я, служил на подводной лодке в Балаклаве. Остался служить, со временем стал флагманским врачом дивизиона. Но в начале 90-х годов совсем молодым умер от инфекционного заболевания.
С Борей и Толей, а также с Сережей Куракиным, мы в конце августа 1967 года ездили в составе сборной «Буревестника» на республиканское первенство в Волгоград, где мы случайно встретились с Вадимом Гондуренко. У нас были небольшие сборы в городе перед стартом, там мы проходили акклиматизацию и привыкали к новому времени, так что у нас была возможность посмотреть основные достопримечательности города, вязанные с обороной Сталинграда, побывали у «дома Павлова», на Мамаевом Кургане, где уже завершались работы на мемориале. Позагорали на правом берегу Волги напротив городской набережной, и Вадим Гондуренко составлял нам компанию в этих прогулках и поездках. Он говорил, что успел соскучиться по своим сокурсникам.
Еще один сосед по общежитию, Саша Иванов, который жил в комнате 0 (не путать с туалетом, он был напротив), сделал карьеру в УВД, был начальником медицинской службы краевого УВД, а потом стал заместителем начальника УВД по тылу. Он учился на год младше нас. В этой же комнате жил еще Миша, его сокурсник,который через несколько лет стал начальником госпиталя УВД. К сожалению, фамилию его я запамятовал. Естественно, мы со всеми соседями по общежитию отлично находили общий язык, и обо всех у меня остались самые приятные воспоминания.
Не могу сказать, что поведение студентов, особенно старших курсов, было пуританским. Было несколько безотказных девушек, к которым проходили парни даже со стороны. Уединиться на полчаса-час в комнате бы проще простого. Таких девушек было немного, но парни их знали наперечет, и кое-кто пользовался их услугами. И кое-кто из них к окончанию института нашел свою половинку, но не знаю, насколько долго. Но это уже другая история.
В нашей группе из 12 человек на первом курсе к окончанию института женились все четыре парня, вышли замуж 5 девочек, остальные три вышли замуж уже в последующие годы. Но в общежитии оставались жить лишь незамужние девушки из моей 7-й группы. Студенческие браки в большинстве недолговечные, но в нашей группе прожили большую часть с выбранными в те годы половинками больше половины –8 человек.
Когда мы с Бичико стали учиться на третьем курсе, к нам поселили и четвертого студента, Борю Толчинского с первого курса. Он оказался такой неспортивный, что я взял над ним шефство. Начал он с гантелей, потом стал поднимать и гирю, и 3-4 раза в неделю занимался в комнате. Одно было плохо – у него был такой едкий пот, что после его тренировки комнату приходилось капитально проветривать. Боря оказался весьма коммуникабельным парнем, и к нам частенько заходили девчонки из его группы. Помню одну из них, с редким именем Сталина, которая хорошо играла в баскетбол и была игроком сборной института. Через много лет я случайно встретил Толчинского в московском метро. Он, как и я, был там на курсах усовершенствования.
По окончании третьего курса нам предстояла санитарская практика в больницах. Мы с Бичико проходили её в краевой клинической больнице, но если я только отбывал номер, изредка помогая транспортировать тяжелых пациентов, то Бичико по его просьбе допускали держать крючки во время операций, т.е. быть вторым ассистентом. Он мечтал стать хирургом. А в сентябре 1968 года я женился, в конце месяца отец получил ордер и ключи от кооперативной квартиры, куда я въехал с молодой женой. Родители оставались жить в моем родном поселке, зарабатывая «северную» пенсию» еще 9 лет. На этом моя жизнь в студенческом общежитии на улице Пушкина, дом 31, завершилась. Но до окончания института я поддерживал связи с теми, с кем жил в комнате № 2.
Сейчас в здании общежития весь первый этаж отдан под какие-то магазины, но это произошло уже после того, как я покинул Хабаровск, Дальний Восток и оказался вначале в Сибири, а потом в Подмосковье. Но родной город так и остался самым родным, его я частенько вижу в своих снах.
Свободное копирование
