Постепенно я стал понемногу осваиваться в институте. Одной из причин этого было то, что мои отношения с заведующей кафедрой значительно улучшились. Она поручила мне даже разработать план научной деятельности кафедры на пять лет и подготовить двух преподавательниц к поступлению в аспирантуру университета. А кроме того, я был единственным доцентом на кафедре, которого она могла использовать как переводчика, когда гости из-за границы – преимущественно из Германии, Австрии и Швейцарии – приезжали в институт (как правило, специалисты по железнодорожному транспорту). А в первую очередь охотно использовал меня как переводчика сам ректор. Такая работа была внеурочной и часто затягивалась до глубокой ночи. Но я не роптал, надеясь на то, что это упрочивает мое положение в институте.
А то, что это положение было не таким уж надежным, как мне казалось, стало ясно, когда в один прекрасный день меня пригласила к себе для особого разговора моя начальница. Она призналась мне, что ей накануне позвонили из Первого отдела – уполномоченный КГБ в институте – и настоятельно посоветовали под тем или иным предлогом от меня избавиться. Но поскольку (сказала она) за прошедшее время ей довелось узнать меня поближе, она считает, что никакой я не антисоветчик, а лояльный гражданин, достойно исполняющий обязанности советского преподавателя высшей школы, в чем она и постарается убедить уполномоченного КГБ. Не знаю, что побудило даму так открыто поговорить со мной и заверить меня, так сказать, в своей коллегиальной симпатии ко мне. Во всяком случае, я поблагодарил ее и подтвердил, что именно это она может сообщить Первому отделу, только вот что бы то ни было подписывать я не собираюсь. Несомненно, я был очень заинтересован в том, чтобы остаться работать в институте. И тем не менее, если бы передо мной поставили невыполнимые требования, я был бы вынужден ЛИИЖТ покинуть. Это был вызывающий тревогу, но все же в конечном счете хороший разговор, и ей, члену институтского парткома (и муж ее был полковником КГБ), в конце концов удалось предотвратить опасность нового увольнения, против которого в данном случае бессильным оказался бы и ректор.
Разумеется, я ни секунды не верил в то, что за время моей работы в институте мне удалось в начальнице пробудить относящиеся к моей персоне филосемитские чувства. Изменение в ее отношении ко мне имело весьма прозаические и практические причины. Благодаря ее солидным московским связям она попала в обойму тех так называемых ведущих научных кадров, которые время от времени поощрялись командировками на Запад. И вот она ездила во Францию и в США, чтобы, как это звучало официально, «ознакомиться с методами преподавания иностранных языков, применяемыми там». И ей был нужен на время отсутствия некто, кто в качестве заместителя мог продолжать ее работу в институте; и это должен был быть кто-то, в ком она могла быть уверена, что он не воспользуется этим временем, чтобы подпилить ножки ее кафедрального кресла и пошатнуть ее положение в институте. Во мне, по всей видимости, она была уверена, потому что, с одной стороны, она уже поняла, как именно можно использовать, так сказать, мои профессиональные данные, а с другой – она, как и до того (Первый отдел за спиной), держала меня на коротком поводке и в любую минуту легко могла от меня избавиться, если бы я дал ей для этого малейший повод. Я, однако, остерегался предоставить ей подобный повод, и таким образом в конце концов я стал ее официальным заместителем и наконец-то снова – на шестом году моего пребывания в ЛИИЖТе – ощущал себя в относительной безопасности.
Свободное копирование
