Новый 1942 год мы встречали по домам, слушая у репродукторов печальные вести с фронта. Ни новогодней елки, никаких развлечений нам не устраивали, да мы и сами не хотели. Дядя Семен Горев уже получил повестку: «Явиться 9 февраля на сборный пункт для отправки на фронт». Я с замиранием сердца ждала сообщений из Сосновки, дядя Семен всего два месяца в «Тувзолото», и вот оформлял расчет. Тетя Стеня устроилась уборщицей в двух местах: в нашей школе и в клубе рядом со школой. Когда она уборку делает в клубе, мы с Ниной моем полы в школе, каждая по три класса. Учеников тогда не привлекали к уборке в классах, они много работали и без этого. Стояли сильные морозы, термометр показывал – 40 градусов и выше. Настроение было подавленное: как в такие морозы повезут мобилизованных? Ведь автобусов в Туве не было.
И 2 февраля мы увидели несколько грузовиков, покрытых брезентовым верхом, они остановились возле клуба. Мы, конечно, побежали смотреть, не наши ли? Но это был первый отряд из Балгазына, знакомых там не было.
А шестого февраля на уроке физики я выглянула в окно и увидела папу. «Можно выйти?» - спросила я и пулей вылетела из класса в коридор. Навстречу мне шел мой самый родной человек, мой дорогой папочка. Я кинулась ему на шею и зарыдала во весь голос.
– Не надо так, доча, - успокаивал он меня.
Из кабинета вышел директор:
– Что случилось?
– Зашел с дочерью попрощаться. Через час отправка. Пойдем, доча, поговорить надо.
Папа взял меня за руку, я оделась, и мы пошли в клуб. Там было много знакомых из Сосновки и Бай-Хаака, но мне ни с кем не хотелось разговаривать. Я думала только о папе. Он объяснил мне, что дядю Петю положили на операцию.
– Ты сильно похудела, знаю, что голодно тебе здесь, и матери там трудно, ведь все хозяйство и семь детей на ее плечах. Если мать позовет тебя, ты поезжай домой ей помочь. А доучишься после войны, – так говорил мне папа.
Уезжая, он беспокоился о детях, о жене. А у меня в голове шальные мысли: только бы не убили нашего родненького на фронте, только бы скорее кончилась проклятая война, и папа вернулся бы домой. У меня в кармане лежал специально приготовленный носовой платок с мережкой – сама делала. Я отдала его папе, он обнял меня, крепко прижал к себе, поцеловал. В глазах его блестели слезы.
Раздалась команда:
– По машинам!
Мы еще раз обнялись, я видела, как папа поднялся в кузов, помахал мне рукой и скрылся в глубине.
Вдруг я заметила сидящего в машине дядю Сережу Зеленина. Он крикнул:
– Прощай, студентка! Ждите нас с победой... Он погиб в декабре сорок второго.
Зарычали моторы каким-то жалобным стоном, все машины спустились на лед Енисея, а дальше по вьющейся змейкой дороге поднимались вверх к Саянским горам. Семнадцать часов им предстояло ехать через Саяны до Абакана. В памяти всплыли строки из стихотворения:
«А стужа лютая была...
Как будто он увез с собой
Частицу нашего тепла»
Только не о Ленине, а о папе думала я. Как доедут? Машины поднимались все выше, вот они уже похожи на спичечные коробки, движущиеся по серой ленте между снежными покрывалами. Закончились уроки, кто-то сунул мне в руку мою сумку, а я все стою и смотрю на дорогу. Исчезла из вида последняя машина, надо идти домой. Но ноги не слушались меня, оказывается, я отморозила колени. Еле добрела я до дома, Нина оттирала снегом мне колени и лицо. Потом меня уложили на мой топчан, под одеяло, сверху накрыли старенькой шубой, но я все мерзла, озноб колотил так, что зуб на зуб не попадал. Измерили температуру –39,5. Нина сбегала к Борисовым, принесла от них аспирин. А меня продолжало колотить Подошла тетя Стеня с плачущим Витей на руках приложила руку к моему лбу
– Не помри , а то не рассчитаемся с отцом за тебя.
Но я не думала о своей болезни, только одна мысль была у меня:
– Как теперь жить?
Трое суток я не могла подняться с постели, душил кашель, кружилась голова, не могла ни есть, ни пить.
