Кострова знал мой дядя лично. Но анекдот, написанный Д.Н. Бантыш-Каменским в его словаре, будто бы Дмитриев привез пьяного Кострова в Петербург, совершенная небылица; а ее повторяли в журналах!
Костров — кому это не известно! — был действительно человек пьяный. Вот портрет его: небольшого роста, головка маленькая, несколько курнос, волосы приглажены, тог-да как все носили букли и пудрились; коленки согнуты, на ногах стоял не твердо и был вообще, что называется, рохля. Добродушен и прост чрезвычайно, безобидчив, не злопамятен, податлив на все и безответен; в нем, говаривал мой дядя, было что-то ребяческое. У меня есть его гравированный портрет.
Он жил несколько времени, у Ивана Ивановича Шувалова. Тут он переводил "Илиаду". Домашние Шувалова обращались с ним, почти не замечая его в доме, как домашнюю кошку, к которой привыкли. Однажды дядя мой пришел к Шувалову и не застав его дома, спросил: "дома ли Ермил Иванович?" Лакей отвечал: "Дома; пожалуйте сюда!" — и привел его в задние комнаты, в девичью, где девки занимались работой, а Ермил Иванович сидел в кругу их и сшивал разные лоскутки. На столе, возле лоскутков, лежал греческий Гомер; разогнутый и обороченный вверх переплетом. — На вопрос: "Чем он это занимается?" Костров отвечал очень просто: "Да вот девчата велели что-то сшить!" — и продолжал свою работу.
Повторяю, что анекдот Бантыш-Камнского — небылица; а вот что действительно бывало. Костров хаживал к Ивану Петровичу Бекетову, двоюродному брату моего дяди. Тут была для него всегда готова суповая чаша с пуншем. С Бекетовым вместе жил брат его Платон Петрович; у них бывали: мой дядя Иван Иванович Дмитриев, двоюродный их брат Аполлон Николаевич Бекетов и младший брат Н. М. Карамзина Александр Михайлович, бывший тогда кадетом и приводивший к ним по воскресеньям. Подпоивши Кострова, Аполлон Николаевич ссорил его с молодым Карамзиным, которому самому было это забавно; а Костров принимал эту ссору не за шутку. Потом доводили их до дуэли; Карамзину давали в руки обнаженную шпагу, а Кострову ножны. Он не замечал этого и с трепетом сражался, боясь пролить кровь неповинную. Никогда не нападал, а только защищался.
Светлейший князь Потемкин пожелал видеть Кострова. Бекетовы и мой дядя принуждены были, по этому случаю, держать совет, как его одеть, во что и как предохранить, чтоб не напился. Всякий уделил ему из своего платья кто французский кафтан, кто шелковые чулки, и прочее. Наконец, при себе его причесали, напудрили, обули, одели, привесили ему шпагу, дали шляпу и пустили идти по улице. А сами пошли его провожать, боясь, чтоб он, по своей слабости, куда-нибудь не зашел; но шли за ним в некотором расстоянии, поодаль, для того, что идти с ним рядом было несколько совестно: Костров и трезвый был не тверд на нотах и шатался. Он во всем этом процессе одеванья повиновался, как ребенок. Дядя мой рассказывал, что этот переход Кострова был очень смешон. Какая-нибудь старуха, увидев его, скажет с сожалением: "Видно, бедный больнехонек!" — А другой, встретясь с ним, пробормочет: "Эк, нахлюстался) — Ни того, ни другого: и здоров и трезв, а такая была походка! Так проводили его до самых палат Потёмкина, впустили в двери и оставили, в полной уверенности, что он уже безопасен от искушений!
Костров под действием своего упоения не был весел, а более жалок. Иногда в этом положении, лежа на спине, обращался он мыслию и словами к какой-то любезной, которой, вероятно, никогда не было; называл ее по имени и восклицал: "Где ты? — на Олимпе? — Выше! — В Эмпирее! Выше! . — Не постигаю!" — и умолкал.
В 1829 году была напечатана книжка под названием! "Некоторые любопытные приключения и сны, из древних и новых времен". Я думаю, она пошла у наших журналистов наряду с сонниками; но она замечательна во многом для тех, которые верят, что есть связь этого мира с другим, которого мы не видим. Там, на странице 173 напечатана статья под заглавием: "Необыкновенное приключение, бывшее в Москве в конце предшедшего столетия, с г-м К.., русским ученым — и им самим описанное". Сообщаю тем, которые не знают, что этот русский учетный Г. К. — наш переводчик "Илиады", Ермил Иванович Костров. Не полюбопытствует ли кто прочитать это необыкновенное приключение? — Кто хочет, может принять это за бред, а кто хочет, может принять за истину; но и бред такого рода остается очень замечательным. Я знаю только, что оно описано, действительно, самим Костровым. Хотя он был и поэт, но не отличался слишком живым воображением; а обмана нельзя ожидать от такого простодушного человека!
