Русская революция - 37

 Чем же остается крыть дефицит, если всякие нормальные, здоровые методы его покрытия недоступны?

 Очевидно, остается одно из двух: или примириться на долгие годы с бестоварьем (а этого мы не хотим, а частью и действительно не можем), либо поступать по историческому примеру веселящихся бар-помещиков и гусарских корнетов -- проедать не доходы, а самое имущество... с полной нищетой и рабством в перспективе, если, разумеется, не придет достаточно скоро охота жить поскромнее и работать поусерднее.

 Но делу продажи русского национального имущества большевистским правительством поставлена довольно трудно устранимая преграда: ведь почти все это имущество -- и земля, и банки, и фабрично-заводские предприятия -- им "национализировано".

 Какое же еще имущество можно будет продавать иностранцам в обмен за их товары? Ведь "имуществом", изображаемым русским кредитным рублем, их не прельстишь?

 Таким образом, и единственный практически мыслимый способ, и тот -- при наличных условиях -- становится неприменимым: ведь нельзя же себе вообразить, чтобы большевики, экспроприировавшие имущество у русских капиталистов и буржуев и "национализировавшие" его, стали своими же руками его денационализировать путем распродажи иностранцам.

 Отсюда видно, в каком неустранимом конфликте находятся "национализация" имущества и необходимость покрытия дефицита в расчетном балансе.

 Этот конфликт останется даже и при наличии социальной революции в других странах: ведь и иностранные рабочие не захотят "даром" снабжать продуктами "своего" труда русских плохо работающих и мало производящих товарищей.

 Нетрудно предсказать с уверенностью, что на практике обыватель, под нестерпимым давлением нужды в заграничном товаре, практически отметет идею национализации и начнет распродажу национального имущества.

 Но так как имущество это будет, благодаря официальной национализации и вообще беспорядку в стране, весьма сомнительным, то и пойдет оно за бесценок.

 Покупатели по этим чрезвычайно пониженным ценам всегда найдутся, ибо в мире имеются любители рискованных дел, которые сумеют рассчитать, что Россия к идее собственности вернется и тогда они безумно наживут.

 В результате Россия за свои политические увлечения понесет жесточайшее наказание... как это, впрочем, всегда в истории и бывало.

 А затем... Затем она обратится к тому единственному средству создания национального благосостояния, которое только и знает весь мир, -- к усиленному труду, к усиленному производству.

 Но пока этот процесс оздоровления морали и разума народного совершится, пройдет немало времени и немало переживет Россия испытаний.

 Прежде всего ей придется, даже независимо от общей политической ситуации, расстаться со своей хозяйственной самостоятельностью.

 Какая бы группа держав ни победила, для России с хозяйственной точки зрения -- это почти безразлично. Все равно процесс денационализации русской промышленности совершится с такой же неукоснительностью, с какою совершилась за время войны национализация промышленности и государственного долга в странах, которые на войне нажили, как Северная Америка и Скандинавские страны.

 Если победит Германия, то захват русской промышленности, русского рынка и русской способности поглощать импортные товары совершит безраздельно Германия. Союзникам же будет не до нас: они будут залечивать свои раны.

 Если победят союзники, то некоторое участие в экономическом захвате России примут и они, хотя, вероятно, и с некоторым запозданием и с меньшей, чем немцы, выгодой для себя.

 Последнее положение для России, с точки зрения политической самостоятельности ее как государства, конечно, желательнее: меньше шансов на то, что контроль экономический повлечет за собою контроль политический.

 К сожалению, надежд на это чрезвычайно мало.

 Германия дольше и больше всех готовилась к войне, но она и больше всех думала о мире во время великой войны.

 Союзники всю свою промышленную энергию направили на служение военным целям. Их мирная работоспособность ослаблена чрезвычайно. Правда, лозунг "Все для войны", прогремевший в России из уст московского купца Рябушинского в 1915 году и воспринятый во всех союзных странах, не привел эти страны в такое же хозяйственное расстройство, как Россию, ибо у них и промышленность сильнее, и, кроме того, был еще и другой лозунг -- лозунг экономии. Но все-таки способность союзной промышленности к снабжению мирового рынка товарами значительно ослаблена. Станки для мирной работы за эти годы не освежались, и пока военные заводы будут демобилизованы и переведены на мирную работу, пройдет много времени.

 Германия об этом уже давно подумала -- и этим объясняется, почему она грабила станки и машины на заводах Бельгии, Северной Франции и даже Польши. Она понимала, что в момент мира достать станки будет невозможно нигде и экономически опередит всех тот, у кого окажется налицо наибольшее количество станков, ибо он удовлетворит первую наиболее острую потребность в товарах, получит наилучшие цены и захватит рынки потребления.

 Особенно это верно в отношении России, ибо в ней и товарный голод всего острее, и ближе она, и экономическая сопротивляемость ее слабее. Поэтому, если до войны Германия захватила до 52% русского импорта, то после войны эта цифра рискует быть весьма близкой к 100%.

 Для такого предсказания есть еще одно серьезнейшее основание, о котором как-то позабыли. Это курс германской марки. Ее курс упал весьма серьезно. В Норвегии он, например, еще весьма недавно доходил до 33 эре и только после слухов о сепаратном мире с Россией повысился в декабре до 55 эре, далеко еще не достигая паритета. Поэтому и русский рубль в отношении бумажной немецкой марки упал значительно менее -- примерно в 2,5 раза, нежели в отношении неподвижных валют -- в 4-5 раз в отношении фунта стерлингов и доллара.

 В силу этого всякий товар, даже одинаковой золотой цены, как в Германии, так и в Америке, для русского покупателя в Америке будет стоить в 4:2,5 = 1,5 раза дороже, чем в Германии.

 Если к тому прибавить, что и исходная-то цена в Америке имеет все шансы быть выше, чем в Германии, благодаря более высокой оплате труда, и что морской фрахт долго будет дороже провоза из Германии по железным дорогам, то возникает sui generis {Единственный в своем роде (лат.) -- Примеч. ред.} дифференциальная пошлина, препятствующая импорту в Россию из Америки.

 Этот импорт будет возможен лишь в меру закупки Америкой товаров в России (до войны это было что-то около шести миллионов долларов в год) и в меру предоставления ею России на каких-то полублаготворительных началах валюты для закупок в Америке.