Мама
Фото: мама и папа. Абакан, техникум. 1949
Пока деды пускали корни в Апанасе, родители пытались делать то же самое в городе. Жили тоже на квартире у чужих людей, папа нашел работу по специальности, - «изыскательные работы и мелиорация» – и его отправили проводить эти изыскательные работы в тайгу под Братск, где потом вырос алюминиевый завод. Мама уже ждала Олю, но от папы не отстала.
К тому времени из Беи выбрался папин брат Роберт с женой, тоже искал квартиру и работу бульдозериста. Всех обстоятельств я не знаю, но и он попал в эту экспедицию. В семье шутили, что Оля удалась в папину родню потому, что Роберт часто был перед мамиными глазами.
Жили в бараке с перегородками из занавесок; у нас, у семьи, перегородки были дощатые. Папа уходил на весь день, мама вела хозяйство и вышивала Бэлу.
Свои вышивки мама раздарила знакомым, когда уезжали из Беи. У меня сохранился лев, вышитый нитками из распущенных носков, газетница с Богданом Хмельницким, вышитым мельчайшим болгарским крестом; из портретов – Ленин, а был ещё Есенин и Горький. Небольшие портреты мама делала мастерски на основе газетных снимков.
Из развлечений – радио на столбе, которое часто исполняло песню «Куда ведёшь тропинка милая», какое-то время – бурундучок, живший в углу комнаты. Тогда же я видела пойманного папой налима – отливающего тёмным золотом и толстого.
Недалеко была деревня, в которую меня отправляли за хлебом с сеткой в одной руке и с зажатыми деньгами в другой. Там я получила первый опыт общения с деревенскими детьми, игры которых не отличались богатыми фантазиями, так же как и игры апанасовских детей. Понятно, что это объясняется близостью природы, животных, отсутствием книг, а взрослым в деревне не до детей и не до фантазий.
Оля родилась семимесячной, с маленьким весом, дедуля сказал: «Ребёнок не жилец», и мама потом так радовалась, что Оля «выдобрела», росла хорошим, весёлым и рассудительным ребёнком. Биологические часы продолжительности её жизни оказались установленными на сорок лет.
До конца лета мы оставались в Братске, Оля спала на улице в ванночке, укрытая марлей от комаров.
Первой задачей по возвращении в Новокузнецк стало получение квартиры. Мама с Олей на руках много времени проводила на стульях в приёмных, от которых зависело распределение жилья, писала в Москву Хрущёву о своем желании иметь квартиру.
Результатом этих усилий стала комната четырнадцати метров в двухкомнатной квартире на втором этаже по улице Школьной.
В соседней комнате, побольше и с балконом, жила семья из четырёх человек, двое из которых – мальчишки школьного возраста. Мама мальчиков, хрупкая буфетчица кафе «Колос», обезумев или устав от ревности и забыв о детях, полоснула опасной бритвой по горлу мужу – мужчине крупного сложения, который проводил вечер на балконе. Помочь ему было невозможно, а жена выскочила на улицу и попросила мотоциклиста довести её до милиции. Судьба мальчиков мне неизвестна, а под балконом много лет темнело кровяное пятно.
Я помню ту ночь, когда нас всех перетрясло.
Я спала с маминой сестрой Валей на полу, она тогда тоже жила с нами, училась в торговом техникуме. Однако в освободившуюся комнату вселили трёх сестёр грубоватого поведения. И только когда отцу дали квартиру в Куйбышевском районе, и эти сёстры переехали туда, мы заняли всю на Школьной и жили там до 1972 года.
Если я вижу себя во сне в квартире, то именно в той квартире на Школьной. В кухне была печь, которую можно было топить, но её разобрали и вынесли. По коридору дети гоняли на трёхколесном велосипеде; не запрещалось нам также расчерчивать его мелом и прыгать в классики. В прихожей стоял комод, на нём – трельяж, у которого в институте я простаивала часами, тщательно укладывая волосок к волоску или нанося краску на ресницы, чем внимательно наблюдавшим за мной своим младшим сёстрам и запомнилась.
На Октябрьский проспект мы попали, согласившись не предложение моей свекрови Елены Андреевны поменять нашу квартиру на их трёхкомнатную. Она поняла, что я никак не хочу уходить от мамы, несмотря на ожидание нового члена семьи, Юрочки. Теснота никого не пугала.
