30-го октября тетя с Оленькой выехали в Женеву, а Леля по обыкновению, тосковал о них. "Очень скверно провел вчерашний вечер и весь сегодняшний день: так мне скучно после вашего отъезда подумать о кремлевском дворце,-- так и защемит от чувства одиночества, а дома к тому же нет интересного занятия, так как ничем помимо экзамена решил не заниматься. Сегодня в 3 часа пошел к Есиповым, и у них страшная тома... Мысленно слежу за вами: в 9 1/3 веч. вы были в Минске, завтра утром в Бресте..."
"Обрати, Жени, особое внимание на сильное чувство любви к тебе тети,-- писал мне тогда Леля {6 ноября.}. -- Она только и говорила во все пребывание в Москве о тебе, и все беспокоилась любовно, матерински..." Но так как письмо это было очень тревожно из-за денежных затруднений для выплаты долга тети Натали, он заканчивал: "Сама-то не тревожься. Есть положения и худшие. Был сейчас у Челюсткиных: Август Рудольфович лежит и, говорят, у него скоротечная чахотка, Григ. Ник. уехал продавать рожь для уплаты %, иначе пропадет имение в декабре".
О тяжелом положении Челюсткиных Леля писал и тете {10 ноября.}. Он стал чаще бывать у них, и его трогало, что тетя Софи стала принимать в них участие. Но в общем было грустно. Тетя с Оленькой в Швейцарии, я в Тифлисе изучаю грузинский язык и грузинские древности, а Леля и готовится к экзамену и страдает от денежных тисков и затруднений. Предполагаемая ссуда дворянского банка была урезана. Кончался и срок векселя Вз. кредита. Леля не видел выхода и собрался в Губаревку, чтобы занять у Андрея Федоровича требуемые 1000 р. 20 ноября Леля писал мне из Губаревки:
"Сижу в комнате Ольги Тимофеевны; только что приехал, пробуду здесь один день -- занять у Андрея Федоровича 1 т. р. и отослать тете Натали. Андрей Федорович кряхтит. Здесь все застал благополучно. Люди, по-видимому, не ссорятся. Животные здравствуют. Твою лошадь велел перековать сегодня же".
Письмо Лели к тете (от 23 ноября) все о том же деле во всех подробностях заканчивалось:
"А прекрасный свежий воздух Губаревки очаровал меня вместе с тем безмятежным покоем, который теперь над ней царит. Хотелось бы прожить и месяц, и два в благодатном уголке. Остановился я в школе, где по случаю праздников 20 и 21-го не было учения. Ольга Тим. очень меня угощала и чаями, и обедами, и завтраками. Послал за Анд. Федор.; он очень услужлив и с большой готовностью взялся за дело. На следующий день мы с ним в санях поехали в Саратов, где все было благополучно устроено", а Леля вернулся в Москву, отдохнув на свежем воздухе и в дороге, и успокоил тетю, при этом упоминал о книге Шефа, трактующем о христианстве.
"Я очень рад, что мы сошлись во вкусах, и книга Шефа произвела на тебя такое же хорошее (на меня даже отличное) впечатление, какое вынес и я; это одна из тех редких книг, которые могут спасти человека в момент колебаний и сомнений, научного характера; перед железной логикой фактов, сгруппированных и так хорошо любовно освещенных в этой книге, остается только преклонить голову. Что поделывает Оленька? Я положительно буду в претензии, если она ничего мне не будет писать; хоть несколько слов, и то хорошо. Я так люблю ее письма, а теперь вот уже год или более, как я лишь изредка удостаиваюсь получать их... Очень одобряю Оленьку за учение на цитре (Оленька купила себе в Женеве цитру и училась на ней играть). Мне пришлось как раз недавно слушать игру на этом инструменте в одном обществе под аккомпанемент фортепиано: выходило очень эффектно". {29 ноября.}
Декабрьские письма Лели и к тете в Монтре и мне в Тифлис подчас становились грустными.
"Под праздники так-то особенно чувствуется разлука с родными. Мне первый раз в жизни придется провести Рождество вне семьи и почти без родных. Вчера был у Есиповых, в среду буду опять у них же на званом обеде с Челюсткиными. Тетя Софи, кажется, приняла в них большое участие". Тетя Софи действительно теперь относились крайне родственно к своим милым племянницам, и это очень радовало Лелю, но его смущало довольно нелюбезное отношение к нему самому со стороны Челюсткиных. "Какие они все нелюбезные и негостеприимные,-- замечал он {28 декабря.} с грустью. -- Григорий Николаевич всегда имеет вид недовольный"... Впрочем, о Вере он замечал: "Это положительно хорошая натура, являющая образование, читающая, и рядом с серьезностью какая-то гнилая, наивная, но не глупая откровенность. Наташа -- чрезвычайно привлекательна, умна и хорошеет с каждым днем, Надя, бедная, все больна"... и т.д.
Но Леля добивался у тети: отчего Челюсткины гораздо менее родственны Манцевых и Ивановых? Тетя Софи тоже относится ко мне совсем иначе... Я чувствую, что вхожу в родной дом, когда бываю у них. Мне кажется, что отношение к молодым определяется главным образом отношениями настоящими или прошедшими к родителям, к старшим. Бистром очень родственны к нам, потому что любят тебя, а Челюсткины..." В конце письма Леля уговаривал тетю -- "поезжай с Оленькой в Ниццу, или С. Ремо. Ведь в феврале будет получка с Липяговских. Мне очень интересно знать что-нибудь об Елизавете Петровне, которую помню очень хорошо. Надеюсь, Оленька напишет".
Оленька и писала Леле о своей встрече с Елизаветой Петровной Винклер, рожденной княжной Трубецкой {Винклер был домашним врачом у Трубецких. Потом он женился на Елизавете Петровне и имели 2-х детей, сына и дочь (за Шедурским).}, которая, зная ее в Одессе с 3-х лет, теперь именно в память мамы выразила ей столько ласки, внимания и увезла гостить в свою прелестную виллу Mont-Blant, недалеко от Женевы.
Не менее ласково к Леле относились и родные мамы. Так он писал об обеде на третий день праздников у "милой Евгении Антоновны {Манцевой.}, которая с детьми живет у старшей сестры -- Арцыбашевой {Елизавета Антоновна.}. Обед был вполне родственный: тетя Люба с Митей, трое Арцибашевых и я. Вообще мне было очень приятно, и вся эта семья показалась мне очень уютной".
Только недоволен он был Митей Ивановым и писал на первый день праздников, после обеда у них: "Все уговариваю Митю идти на филологический факультет. Мне несколько досадно, что он так зря бросает деньги на собирание монет и покупку изящных изданий (30-40 руб.), не имея в виду определенных интересов, а с его способностями он мог бы быть очень полезен на поприще научном".
Все праздничные дни у Лели были разобраны: "...в противоположность прошлым неделям, проведенным в одиночестве",-- писал он мне. Ему пришлось сделать четырнадцать визитов, что было нелегко, ибо стояли страшные морозы. "Не нарадуюсь своей теплой и сухой комнате",-- добавлял он, сообщая какие холодные квартиры у многих из знакомых. Обедал же он, начиная с сочельника (у Есиповых с Верой Челюсткиной) и ежедневно у родных.
Свободное копирование
