Наш двор

Наш двор

Два больших окна нашей квартиры выходили во двор. По своей конфигурации он напоминал мне двор на улице Давиташвили, но был намного больше. Почти в центре, как и там, был кран с такой же каменной оградой, но слева в пяти метрах и справа в десяти метрах от него высились огромные деревья, вокруг которых соседи смастерили скамейки. Двор был дружным, но не таким теплым, как на Давиташвили. Скандалов между соседями я не помню, а вот семейные разбирательства «во всеуслышанье» были частыми, и инициаторами чаще всех была семья курдов. Мать огромного семейства – семи детей, один меньше другого, – не справлялась и с детьми, и с работой дворника. Стоило ей, перед тем как начать подметать полить двор, раздавался крик одного из детей; она все бросала, бежала его успокоить, а когда возвращалась, вода уже высыхала, и ей приходилось начинать все сначала.

Так повторялось несколько раз, пока ей не надоедало, и она прекращала работу. Ей это прощалось, но что касается уборки общественного туалета, которым пользовались многие жители нашего двора, её прилежание часто подвергалось сомнению женщин с нашего двора.

Обычно всю весну до поздней осени было настолько тепло, что мы – дети нашего двора, выполнив школьные уроки, направлялись на передний двор, где играли в футбол или волейбол. И хотя во дворе было много детей, но моего возраста был только один из четырех братьев Тамаз Элбакидзе. Все дети, в том числе и самая младшая из них Нина, были на редкость собранными, уравновешенными, добрыми, как и их родители – дядя Исидор и тетя Варя. В этой семье все были постоянно заняты. Старший брат – Шота работал в органах, младше его Тариел, студент ГПИ и мастер спорта по гимнастике, Тамаз учился в школе хорошо и, пойдя по стопам старшего брата, стал гимнастом-перворазрядником и, наконец, младший брат Вахтанг, кроме школы, пел в хоре при Дворце пионеров. Поэтому они появлялись редко во дворе.

А вот девочек моего возраста было больше. Света Иванова, Люда Скворцова и Манана Гверцители. Света и Люда учились в русской школе, Манана в грузинской. Все эти девочки в разное время увлекались мной, но я почти не обращал на них внимание. Я больше был занят собой или девочками из драмкружка.

Главным глашатаем всех новостей в нашем дворе был дядя Вано – танкист, офицер, прошедший почти всю войну, а сейчас пенсионер. В обычные дни его не отличишь от остальных, но в праздники он, выходя в парадной форме, при всех орденах и медалях, невольно притягивал внимание всех, да и сам как будто преображался. В этот день все без исключения относились к нему с особым почтением и любовью; ему никто не возражал, но если он садился играть в нарды, или шахматы, то старались именно в это день выиграть у него.

В первый раз, когда я прислушался к его речи, он, играя шахматы со мной, разбирал события в Берлине, 17 июня 1953 года, со своими неизменными партнерами в нарды, шахматы и шашки: Илларионом, Вазгеном и Спартаком. Так они обращались друг к другу, мы же всегда добавляли «дядя». Дядя Вано их уже обыграл, и, они ждали реванша, но каждый по-своему. Дядя Вазген жаждал моей победы, чтобы испортить настроение Вано, дядя Илларион также желал мне победы, чтобы сразиться со мной, а дядя Спартак мечтал сразиться с Вано и утереть ему нос. Пока дядя Вано думал над следующим ходом, каждый из них изнывал от желания подсказать, но не решался нарушить раз навсегда установленное правило, – без всяких подсказок. Сыграв е2-е4, дядя Вано продолжил прерванный разговор:

– Сталин, очевидно, предчувствовал эти события, иначе не было бы еще 10 марта 1952 года ноты о воссоединения Германии и превращении ее в нейтральное государство.

– Вано, но зачем нам объединенная Германия, неужели нам не хватит одной – фашистской? – возразил дядя Спартак, наблюдавший за игрой.

– Милый мой. После создания СЭВ в 1949 году, мы помогаем всем демократическим государствам, когда самим не хватает, это раз, и, во-вторых, в Германии нам надо соревноваться в помощи с американцами, которые намного богаче нас.

– А почему загнивающие капиталисты намного богаче нас? – поинтересовался дядя Вазген.

– Да потому, что, мой милый Вазген, когда немцы нас старались стереть с лица земли, американцы строили фабрики, заводы, фермы, чтобы продавать в долг англичанам и нам по ленд-лизу товары первой необходимости и венную технику.

– Все это правильно, но если Германия снова вооружится, то…– начал, было, дядя Илларион, но ему возразил дядя Вано.

– Если она будет нейтральной, то она не имеет права создавать армию… усек? А сейчас надо усмирять…

– А почему не получилось? – поинтересовался дядя Вазген, который редко держал в руках газету, а если и держал, то читал только о спорте, полагаясь, очевидно, на то, что всё интересное он рано или поздно узнает от дяди Вано.

– Все возражали: и коммунисты ГДР, и канцлер Германии, и американцы...

Я совершенно не интересовался политикой, да и не соображал в ней ничего, но с доводами дяди Вано, как все мои ровесники во дворе его звали, был согласен, хотя шахматную партию старался выиграть. Я настолько углубился в расчеты нескольких вариантов продолжения игры, что совершено перестал слушать их разговор, а, сделав ход, услышал:

– Это же очевидно! – сказал дядя Вазген

– А ты хоть раз задумывался над этим словом? – медленно произнес дядя Вано, оценивая мой ход. – Для меня оно по большей части самое неочевидное, и в нём столько опасных ловушек, что порой становится не по себе от них.

Вот тут я не понял, что хотел сказать дядя Вано. Ведь очевидно, значит так и есть на самом деле, и что тут думать? Просто, надо принять то, что есть. Дядя Вано сделал ход. С первого взгляда ход был простым, но когда я пригляделся, мне пришлось долго обдумывать, как выбраться из этой ситуации с меньшими потерями.