Мои воспоминания - 24

XI

1858 год

Мое поступление на службу в полицию. — Персонал моихсослуживцев. — Мое начальство. — Граф П.А.Шувалов,обер-полицмейстер. — Мои служебные похождения

Познакомился я зимою 1858 года с неким Владимиром Никифоровичем Спасским, приятелем моих двоюродных братьев, который тогда был товарищем губернского прокурора и у которого тогда под начальством были, так называвшиеся в то время, стряпчие полицейских дел, по одному в каждой части. Должность эта была создана недавно, и на одну из таких должностей В.Н.Спасский предложил мне поступить, указывая на то, что два правоведа занимают такие должности.

Я бесконечно обрадовался этому предложению, во-первых, потому, что предстояла совсем живая деятельность, а во-вторых, потому, что я делался богатым человеком, с 100 руб. в месяц жалованья. Должность эта имела живой практический смысл. Стряпчий этот играл в своей части при следственном приставе ту же роль, какую товарищ прокурора играл во всемогущей тогда управе благочиния и какую губернский прокурор играл относительно всех губернских тогда учреждений, — роль представителя ока правосудия и защитника всех арестантов, без которого никто не мог быть лишен свободы. К принятию этой должности поощрял меня также тогдашний обер-полицмейстер в Петербурге, граф Петр Андреевич Шувалов, мечтавший тогда об улучшении личного состава полиции.

И вот меня назначили стряпчим полицейских дел в Рождественскую часть. Полиция тогда была еще по нравам и по личному составу времен знаменитого Галахова. Галахов требовал исполнительности и осуществления в полицейском идеального "держиморды", вследствие чего на личные, нравственные и культурные свойства не обращал особенного внимания.

И вот этого типа сослуживцев я застал в моей Рождественской части. В грязном двухэтажном старом доме, в бельэтаже, помещался частный пристав с его конторою, внизу — следственный пристав с его следственною конторою. Частный пристав был толстый, пожилой, гладко выбритый, среднего роста человек, с глазками, на которые достаточно было раз взглянуть, чтобы признать в нем тонкого плутишку. Он мне говорил с благоговением, что "таперыча", при графе, он отдыхает, а при Галахове не то было. "Приедет, бывало, Александр Павлович (Галахов) в часть на своих дрожках с пристяжной и крикнет: "пристава сюда!" Я выхожу, а он ко мне: "садись!" Сажусь и про себя молюсь: "помяни, Господи, царя Давида и всю кротость его". Едем; молчит. Только доехали до средины первой улицы, "стой" кричит. "Это что за грязь у тебя? Вылезай!" Я в грязь по ступицу. "Чтобы завтра ее не было, а то смотри у меня!" Был в то время еще знаменитый галаховский сыщик, Шестобитов, гроза Петербурга. Коли Галахов приказывал: "найти краденое", — со дна морского отрывали и находили, а не приказывал, так никогда не находили, а если, как это раз было при краже серебряного сервиза у одной фрейлины в Зимнем дворце, не нашли сервиза, а Галахов изрек резолюцию "найти", тогда Шестобитов преспокойно из своих секретных сумм покупал или заказывал подобный украденному сервиз и оный торжественно препровождал по назначению.

Следственный пристав и его контора меня сразу поразили своею типичностью. Толстый, на один глаз кривой, старый и громадный следственный пристав, с отвисшими слюнявыми губами, показался мне просто отвратительным, особливо, когда с такою рожею он принимал любезные или сладенькие выражения на лице; письмоводитель его и два писца были полнейшим изображением иверских стрикулистов старого времени; комната была низкая, вонючая, и вот сюда, в это смрадное захолустье, я попал прямо из палат сената.

Но не было дня, чтобы пришлось жаловаться на такую перемену обстановки, ибо каждая минута времени в такой должности была интересна и полезна... Я сидел в комнате, где, я знал, все живет только для беззаконий и взяток, и на мне лежала обязанность ежедневно наблюдать за тем, чтобы не творилось ничего беззаконного. В случае нарушения закона я обязан был протестовать, и если мой протест не был уважен следственным приставом, то я должен был представлять о том товарищу прокурора. Кроме того, обер-начальником нашим был сам губернский прокурор, старичок-чиновник старого закала, который, когда я ему представлялся, просил меня об одном: не слишком горячиться.