Окончив осмотр, я подал совет разделить всю добычу на части, чтобы не продавать все в одно место. Я объяснил им, что за каждую часть в отдельности им дадут столько же, сколько за все разом. Мои приятели приняли мой совет и добычу разделили на две части. Теперь оставалось только найти, куда сбыть товар. За одну половину они были спокойны, надо было позаботиться только о том, чтобы найти покупателя для остальной добычи. Я указал им на тряпичника, прозванного "Красным яблоком", живущего в улица Жюивери. Давно уже он был известен мне за человека, покупающего краденые вещи у первого встречного. Теперь представлялся случай испытать его, и мне не хотелось упустить его. Если он попадется, думал я, то результат моих комбинаций будет как нельзя удачнее -- вместо одного укрывателя я накрою их двух, и мне посчастливится одним ударом трех зайцев убить.
Решено было обратиться с предложением к указанному мной человеку, но нельзя было ничего предпринять до наступления ночи, а до тех пор можно было умереть со скуки. О чем говорить? Воры обыкновенно страдают от мучительной скуки, четверть часа трудно оставаться в их компании, чтобы не соскучиться. Что делать? Мазурики обыкновенно ничего не делают, когда не "работают", а когда работают, так тоже ничего не делают. Однако надо же чем-нибудь убить время; у нас было еще немного денег, потребовали вина большинством голосов, и вот мы снова за попойкой. Сыны Меркурия пьют здорово, но не всегда ведь можно пить. Если бы еще пьяницы походили на бездонные Данаидовы бочки, ну тогда еще куда ни шло, а тут, к несчастью, чтобы избегнуть пресыщения, надо приостановиться -- так приятели и сделали. Сознавая, что их мозги понадобятся им позднее, а между тем густой туман начинал застилать их головы, они, чтобы не потерять "компаса", перестали вливать себе в рот опьяняющую влагу и разевали его только для болтовни. О чем шел разговор? О чем же ином, как не о приятелях, находящихся "в лугах", или "на месте" (попавшихся в руки правосудия). Толковали тоже об чертовой роте (полицейских).
-- Ах, кстати об чертовой роте, -- сказал рабочий с верфей, -- не слыхали вы о знаменитом подлеце, который сделался "поваром" (сыщиком), зовут его Видок. Не знаете ли его?
Все вместе (в том числе и я). Как не знать! По имени и понаслышке знаем.
Дюбюиссон. О нем толкуют немало. Говорят, он был упрятан в лугах на 24 года.
Рабочий. Что ты толкуешь, дурак! Видок известный вор, приговоренный на всю жизнь, по милости побегов. Оттуда он выбрался только потому, что обещал выдавать "друзей". Бедовый этот Видок. Коли задумает кого подвести, так. старается влезть ему в душу, а как подружится, так и вытаскивает стыренное из карманов, и дело с концом, или ведет их нарочно в дело, и тогда пиши пропало. Он, а никто другой изловил Бальи, Жаке и Мартино, да, он, чтобы ому пусто было! Надо вам рассказать, как он им дыму в глаза напустил.
Все (я подтягиваю). Славно сказано -- дыму в глаза!!
Рабочий. Вот раз сидели они и пьянствовали с Рибулэ, таким же разбойником, как Видок, -- фобуржец, Машкин любезный.
Все. Белокурой Машки?
Рабочий. Он самый. Говорили о том, о сем. Видок и говорит, что он из лугов пришел и ему желательно найти друзей и "поработать" вместе. Другие-то сдуру попадаются в капкан. Так он славно отуманил их, что сейчас же сманил на одно дело; решено было, что он будет на стороже. Да, на стороже для чертовой роты, -- вот и попались. Всех их повели, рабов божьих, а эта шельма с товарищем дали тягу. Вот, видите ли, как берутся за дело, чтобы губить добрых малых. Он подкосил (гильотинировал) всю компанию "Chauffeur'ов", а сам-то был у них первым зачинщиком.
Всякий раз, как рассказчик делал паузу, мы подкреплялись глотком вина. Лапьер, воспользовавшись одной из пауз, сказал:
-- Что он нас дурачит со своими россказнями; охота ему тараторить, а мне слушать право неохота -- ты думаешь, весело, что ли?
Рабочий. Что ж ты хочешь делать, любопытно узнать? Если бы были карты, так козырять можно было бы.
Лапьер. Нет, я хочу комедию разыгрывать.
Рабочий. Ах ты, г-н Тарма (Тальма)! Ну что же, играй.
Лапьер. Могу я разве один играть?
Ришло. Мы тебе поможем, какую только пьесу?
Дюбюиссон. А вот ту пьесу, знаешь, где есть Цесарь и один там говорит: первый, кто был королем, тот...
Лапьер. Все вы не то толкуете, надо нам сыграть комедию под заглавием: "Видок влопался", продав всех своих братьев, как когда-то продали Иосифа.
Я не знаю, что и подумать об этой страшной выходке, но, однако, нисколько не потерявшись, я крикнул, что роль Видока беру на себя. Они согласились -- он такой же толстый, как и ты, заметили они, как раз и подходишь.
-- Ты толст, -- сказал мне Ленуар, -- а он поди еще толще тебя.
-- Все равно, -- заметил Лапьер, -- Жан-Луи и так годится, пожалуй, весит-то он столько же.
-- Сколько толков из-за пустяков -- ну стоит ли? -- воскликнул Ришло, перенося стол в один из углов комнаты. -- Ты, Жан-Луи, и ты, Лапьер, ступайте сюда, Ленуар, Дюбюиссон и Этьен (рабочий) встанут в другом углу; они будут "приятели", а я встану вот тут, против столба (кровати) и буду публика.
-- Что это за зверь -- публика? -- вопрошает Этьен.
-- Ну, это народ, что смотрит, если тебе так понятнее. Ну, не дубина ли он, господа?
-- Я зритель буду.
-- Да нет же, олух, я буду публика, а ты -- "приятель", ступай на свое место, сейчас начнется.
Действие происходит в Куртиле, все разговаривали между собою, я встаю и под предлогом попросить табаку завязываю разговор с "приятелями" за соседним столиком, пускаю в ход несколько слов на "музыке", все убеждаются, что я свой, многознаменательно подмигивают мне, я в свою очередь отвечаю таким же взглядом, и оказывается, что мы люди, занимающиеся одним и тем же ремеслом. Тогда начинается обмен обычными учтивостями, угощение вином. Я жалуюсь на тяжкие времена и на то, что нет больше никакой возможности работать, мне сожалеют, я сожалею в свою очередь. Мы вступаем в фазис умиления; я проклинаю чертову роту (полицию), они не отстают от меня; я жалуюсь на каплюжника (полицейского) моего квартала, который недолюбливает меня. Мне сочувствуют, жмут руку, я отвечаю пожатиями, решено -- на меня можно рассчитывать вполне. Затем следует известное предложение... Роль, которую я исполнял, была почти такая же, какую я разыгрывал всегда. Но тут я пересаливал, например, нагружал карманы приятелей крадеными вещами и т. д. После этой сцены послышался гром рукоплесканий и взрыв хохота.
-- Важно разыграно! -- воскликнули разом в актеры и зрители.
-- Хорошо, не могу сказать ничего худого, -- прибавил Ришло, -- но нам пора... солнце уж заходит, пьесу можно окончить на извозчике либо придя назад, как пропулим (продадим) товар. Пойду за ловаком (лошадью), ведь так, эй вы, приятели!
-- Да, да, едем, да поскорее.
Драма разыгрывалась дружно и приближалась к развязке, по развязка эта была несколько иного рода, нежели предполагали мои приятели, и вовсе не соответствовала заглавию пьесы; мы сели в фиакр и велели кучеру везти на угол улицы Бретань и Турэн. В двух шагах жил некий Бра, один из покупщиков краденых вещей. Дюбюиссон, Камери и Ленуар вышли из экипажа, унеся с собою часть товаров, которые решено было продать.
Пока они торговались, я заметил, высунувши голову в окно, что Аннетта в совершенстве исполнила мои инструкций. В нескольких шагах я видел полицейских агентов, переминавшихся с ноги на ногу, поднявши кверху носы или расхаживавших взад и вперед с самым беспечным видом.
Прошло десять минут, наши товарищи, отправившиеся к Бра, уже вернулись. Они выручили 125 франков за свою добычу, которая стоила по крайней мере втрое или вчетверо, но это все равно -- деньги были налицо, и теперь оставалось только наслаждаться ими. У нас в экипаже оставались еще узлы, которые мы предназначали для Красного яблока. Доехав до улицы Жюйвери, Ришло сказал мне: "Теперь ты будешь продавать, ведь мешок-то (приемщик) знакомый твой.
-- Ну, это мне не с руки, -- ответил я, -- у нас с ним счеты есть, и мы повздорили.
Я вовсе не был должен Красному яблоку, но мы с ним виделись, он знал, кто я такой, и неосторожно было бы показываться ему; поэтому я предоставил приятелям обделывать свои дела, и по возвращении их, убежденный, что полиция приготовилась действовать, я предложил идти ужинать в гостиницу Grand Casuel на набережной Пелетье.
После посещения Красного яблока наши капиталы увеличились на восемьдесят франков и мы имели возможность развернуться во всю ширь, не опасаясь разориться, но мы не имели времени насладиться своим богатством. Едва успели мы помочить губы в своих стаканах, как вошла стража и за ней целая фаланга полицейских. Надо было видеть, как вытянулись лица моих собеседников при виде ветеранов и чертовой роты; все прошептали испуганным голосом: "мы проданы"... Полицейский офицер Тибо пригласил нас предъявить наши бумаги. У одних вовсе не оказалось бумаг, у других хотя и были, да не в порядке, в том числе и у меня.
-- Забрать этих молодцов! -- скомандовал офицер. Нас связали попарно и повели к комиссару. Лапьер шел в паре со мной.
-- Надеешься ты на свои ноги? -- шепнул я ему на ухо.
-- Да, -- ответил он; добравшись до улицы Таннери, я вынул нож, спрятанный в рукаве, и перерезая веревку.
-- Теперь смелей, Лапьер! мы спасены! -- воскликнул я. Одним ударом локтя в грудь одного из сопровождавших нас я повалил его наземь и в два прыжка очутился в узком переулке, ведущем к Сене. Лапьер последовал за мной, и мы вместе добираемся до набережной Орм.
Нас потеряли из виду, и я был в восторге, что мне удалось удрать и таким образом избегнуть того, чтобы меня узнали. Лапьер был доволен не менее моего, так как он не подозревал даже никакой задней мысли, а между тем, содействуя его побегу, я сделал это с расчетом попасть в другую шайку воров.
Бежав с Лапьером, я устранял от себя все подозрения его товарищей и удерживал за собой хорошее мнение, которое они имели обо мне. Таким образом я подготовлял себе новые открытия; так как я был тайным агентом, то обязан был компрометировать себя как можно менее.
Лапьер был свободен, но я не выпускал его из виду и готов был выдать, как только он окажется мне ненужным. Мы продолжали бежать до гавани Лопиталь и остановились только перед кабаком, куда вошли освежиться и перевести дух. Я велел подать нам выпить, чтобы окончательно прийти в себя.
-- Ну, что скажешь, друг Лапьер? Славная была гонка!
-- Да, да, досталось-таки нам! Никто меня не разубедит в том...
-- В чем же, смею спросить?
-- Ну да это потом, теперь выпьем.
Опорожнив свой стакан, он сделался задумчивым и повторял:
-- Нет, нет, никто меня не разубедит...
-- Да объяснись же, наконец.
-- Что же выйдет из моего объяснения?
-- Ты прав; а вот что -- ты прекрасно сделал бы, сняв чулки, которые у тебя надеты, да галстук, повязанный на шее.
Лапьер был почти в одинаковом положении, как некий джентльмен, который, вылетая из окна в сад Пале-Рояля, не имел другой обуви, кроме шелковых чулок и белых атласных башмаков своей любовницы. Мне показалось, что я замечаю в глазах моего приятеля нечто вроде недоверия; эта черная точка обыкновенно так быстро разрастается, что я почувствовал необходимость рассеять ее и дать Лапьеру доказательство моей преданности и расположения. Вот почему я посоветовал ему отбросить некоторые принадлежности его туалета, которые могли изобличить его, так как принадлежали к числу украденных вещей и были надеты тотчас же после дележа.
-- Что же мне с ними делать? -- спросил Лапьер.
-- Как что? Известно, бросить в воду.
-- Ну уж извини! Новые шелковые чулки и платок еще не подрубленный, брось-ка свои, если тебе это нравится!
Я заметил ему, что на мне не было ничего такого, что могло скомпрометировать меня.
-- Ты как заяц, -- прибавил я, -- потерял память, пока бежал. Разве ты не помнишь, что мне не досталось галстука, а с моими икрами разве возможно было надеть женские чулки?
Он послушался моих увещаний, разулся и с раздумьем вертел в руках чулки, завернутые в шейный платок.
Воры в одно и то же время отличаются скупостью и расточительностью. Лапьер чувствовал необходимость отделаться от этих вещей, которые могли изобличить его, но в то же время у него болело сердце при мысли расстаться с ними. Результаты покражи часто так дорого достаются, что принести их в жертву бывает тяжело.
Свободное копирование
