*
Прошло с тех пор семнадцать лет. Одних перевешали, другие перемерли по тюрьмам и в ссылке. Всех погибших и не перечесть. Только из тех, которых я встречал тогда в Москве, а их всего я видел там семь человек, четверо умерло. Умерли: Богданович, Телалов, Лангенс, Марина Никаноровна. Живы ли остальные трое, не знаю но может быть, и они умерли.
И наше революционное движение умерло. А мы, живущие, стоим над гробом нашей красавицы и рассуждаем о том, чего ей недостает. Одни находят что-то, что следовало бы изменить в ее носе, другие -- в подбородке или в косе; а и одни, и другие, и мы все, кругом стоящие, словно не видим существенного, именно того, что красавице нашей недостает жизни; и что не в косе тут дело и не в бровях, а в живом духе, который отлетел, но который скрашивал когда-то все эти недостатки и делал ее красавицей. И сколько бы мы ни придумывали теперь изменений и улучшений (как это нам кажется с теперешней нашей точки зрения), все это совершенно ничтожно в сравнении с тем, чего ей недостает и чего -- увы!-- мы не в силах ей больше дать. Ибо кто же в силах вдохнуть в труп живую душу?
О революции en permanence {Перманентная.} -- старом мечтании бунтарей -- теперь никто серьезно не станет говорить. Люди не могут находиться постоянно в том высоко приподнятом состоянии, делающим их способными на всякие жертвы, какого требует революционная деятельность. Подобные движения обыкновенно присущи бывают одному поколению людей и по наследству не передаются. Дела, для которых требуются великие нравственные силы, не могут стать обыденными.
Наше революционное движение, принявшее более или менее систематический характер в семидесятых годах, росло и поднималось до 1881 года. Кульминационной точкой его я считаю 1881 год; с этого же времени начинается его падение, и оно следует в этом направлении неуклонно из года в год. Какие бы умные поправки мы не вносили теперь в наши революционные программы, революционное движение от этого нечего не выиграет, так как сущность дела заключается не в программах, а в делах, в том, чем люди занимаются. Так, можно сколько угодно признавать необходимость террора и в защиту его приводить самые неопровержимые доказательства, и все-таки террора не будет, если нет в наличности людей, готовых немедленно итти и умирать за него.
Однако распространение грамотности в народе, заведение школ, борьба с эпизоотиями и т. п.-- насколько ни полезна вся эта культурная деятельность -- никоим образом не должны поглощать всего внимания современного русского общественного деятеля. Все прошлые попытки этого рода достаточно наглядно, кажется, уже доказали, что чем бы мы ни вздумали заниматься, какую бы скромную работу ни поставили своей задачей, мы всегда натолкнемся на наше вездесущее и всемогущее правительство, которое тотчас поставит препятствия и сделает или совершенно невозможной нашу деятельность или же по меньшей мере извратит ее до неузнаваемости.
Таким образом для русского общественного деятеля вопрос об обуздании правительства или, другими словами, вопрос о политической свободе сам собою ставится в первую очередь. Вот этого-то мы и не должны забывать.
Свободное копирование
