Теперь, когда; мне вспоминается этот критический момент моей жизни, мне всегда кажется, что только счастливый случай помог мне тогда избегнуть ареста. Люди, жизнь которых подвергается частым опасностям, верят в так называемую "свою звезду". Я здесь расскажу такое, что, пожалуй, могло бы заставить поверить в "звезду" любого человека.
Описывая свой побег раньше (описание это было помещено в "Вестнике Народной Воли", издававшемся за границею), в этом именно месте я о многом умолчал, отчасти совершенно видоизменил, из страха не дать каких-либо указаний правительству при поисках за теми, которые оказались пособниками моему побегу.
Теперь я расскажу все, как было, ничего не изменяя; но и теперь, конечно -- как это давно ни было -- считаю неблагоразумным называть имена лиц; и я не буду их называть, хотя я знаю, что мой рассказ получил бы несравнимо больше значения и интереса с приведением имен.
Помню, было еще утро, когда я входил в ту деревню, где находился по моим сведениям мой знакомый. Предшествующую ночь я провел в соседней деревушке в нескольких верстах отсюда. Обращаться к встречным крестьянам с расспросами о том, где живет политический ссыльный "такой-то", я находил неуместным, так как потом, при поисках за мной, это дало бы прямые указания, а потому я решил воспользоваться адресом, полученным мною от поселенца. И вот я пришел всю деревню, отсчитал от того края третью избу и, войдя во двор, постучался в дверь.
Уже по одному наружному виду избы я должен был заключить, что тут крылось какое-то недоразумение. Домик был слишком хорош для того, чтобы можно было предположить, что хозяева его принимали бродяг. На стук мой послышались шаги, и вскоре я увидел перед собою старуху лет за пятьдесят. Это обстоятельство еще больше вселило во мне сомнение, и я стал думать, что тут была какая-то ошибка. Катя Черных не могла быть такой старухой. К моему удивлению оказалось однако, что старуха эта в самом деле называлась Черных. Я было заикнулся о Гришке (об "аленьких губках" умолчал: слишком уж не подходило это все к ее возрасту, ни к ее скромному виду), но на лице ее прочел такое искреннее недоумение, что не пытался пускаться в дальнейшие раз'яснения.
-- Да что тебе, парень, надо?-- допытывалась она.
Некоторое время я молчал, колебался, не знал, что говорить. Однако надо было на что-нибудь решиться. Тут у меня промелькнула счастливая мысль, и я сказав:
-- Я разыскиваю одного ссыльного дворянина (слово "политический" я боялся даже упоминать), шел с ним в одной партии; он остался мне должен.
-- Какого дворянина? Мало ли дворян-ссыльных? Вот и у меня живут ссыльные.
Со старухой мы разговаривали в первой комнате, откуда вело двое дверей. В эту минуту левая дверь отворилась, и на пороге я увидел "политическую" ссыльную. Да, политическую; я никогда раньше ее не встречал, но я тотчас узнал, что это была политическая. Мой глаз не мог ошибиться.
-- Что вам надо?-- спросила она.
Если я мог сомневаться в своей догадке, то слово "вам" должно меня окончательно убедить.
-- Да вот у меня дело есть...-- говорил я ей и, не желая, чтобы хозяйка была свидетельницей нашего разговора, стал настойчиво протискиваться в ее комнату. Она загораживала мне ход; я стал слегка отстранять ее рукою и протискивался вперед.
-- Что вам надо?-- спрашивала она с удивлением, отступая передо мною.
Но я уже вошел в ее комнату и притворил за собою дверь.
Тут топотом, чтобы хозяйка не услыхала за дверью, я ей сказал:
-- Я -- Дебагорий-Мокриевич. Бежал с дороги из партии... Слыхали ли вы о нашем процессе в Киеве?
Я не стану описывать здесь всей той нервной суеты, какая поднялась в этом домике, а затем и в другом, подобном же домике в этой же деревне, где тоже жил политический ссыльный. Моего знакомого в этой деревне не оказалось; он был в другом месте. Но вместо него оказались другие политические, к которым я таким образом совершенно случайно попал.
Я сильно озяб. Подходя к столу, на котором шипел самовар (здесь еще не успели отпить утреннего чая), с тем, чтобы усесться и приняться за чай, помню, я заметил небольшое зеркальце, висевшее на стене, и не удержался, чтобы не приостановиться возле него. Я посмотрел и пришел в отчаяние от своего вида: я выглядел настоящим бродягою.
Самое необходимое, что надо было сделать, это -- переменить одежду и изменить сколько-нибудь свою физиономию. Но как я мог изменить ее теперь? Если бы у меня были длинные волосы, я бы их подстриг; но я их остриг раньше. Если бы у меня была борода, я бы ее сбрил; но она у меня была сбрита раньше. О перемене физиономии пока нечего было и думать.
Как бы там ни было, но я все-таки хотел прежде всего напиться чаю.
Я сильно озяб и с удовольствием принялся отогреваться чаем. Но в этот день не суждено было мне напиться чаю.
Едва я окончил второй стакан, как мне было об'явлено, что в деревне появились жандармы.
Известие это ударило меня как обухом по голове. Явились ли жандармы нарочно за мной или случайно по другому делу -- во всяком случае оставаться у своих, политических ссыльных, мне никоим образом не следовало. Я должен был уходить. Но куда?
-- Идите по "такой-то" дороге. Вас нагонит человек в санях, запряженных одним конем. Он вам укажет, где можно будет укрыться.
С этими сведениями я вышел от своих и направился к деревенскому выходу, откуда вела слабо укатанная узкая дорога, чуть желтевшая среди белого поля. Я не успел переменить свою одежду и как был, так и остался в арестантском костюме. Помню, меня снабдили только одним рублем денег на всякий случай (у меня своих не осталось уже ни копейки) да четвертушкой табаку.
Прошел я всего версты две или три, когда меня нагнал тот человек, о котором мне говорили. Я подсел к нему в сани, и мы поехали вместе. Но когда мы поднялись на возвышенное место, откуда: было видно далеко кругом и, между прочим, показалась вдали в лощине деревенька, то он остановил коня, и я слез с саней. В той деревушке он жил. Он соглашался укрыть меня с тем условием, чтобы я явился к нему туда ночью, чтобы никто не видал, когда я буду к нему итти. Он мне рассказал, как можно было, не расспрашивая, узнать его дом, и уехал вперед. Я остался один.
Появление жандармов в деревне приводило меня к убеждению, что за мною началась погоня; и с этой стороны я не ошибался.
Вскоре после моего ухода из иркутской пересыльной тюрьмы какой-то арестант-жулик выдал о моей сменке. Донос последовал одновременно на Избицкого, меня и Орлова, сменившегося тоже во время дороги к Иркутску (он шел в следующей за нашей этапной партии). Само собой разумеется, что власти тотчас приняли меры к задержанию нас троих. Но Избицкий ушел с места поселения (Рыбинской волости) давнымдавно, и его, конечно не нашли. Павел Орлов по оплошности остался в той волости, и его там сразу арестовали. Что касается меня, то телеграмма о задержании Павлова, т. е. меня, пришла в Тельминскую волость после того, как я успел уже уйти оттуда. За мной началась погоня, и теперь она быстро шла по моим следам.
Что же я должен был еще предпринять со своей стороны, чтобы укрыться от преследования?
До сих пор я делал все, что было в моих силах: я давал ложные указания о моем направлении, обходил деревни, останавливался на ночлеги по баням, где редко кто меня видел, или же у лиц, заведомо принимавших бродяг, и все эти меры оказались пустыми, не достигавшими результатов. Жандармы шли по пятам. Теперь только я вполне оценил, что бегство в Сибири совсем не исчерпывается уходом из тюрьмы и что дальнейшие шаги представляют часто несравнимо больше трудностей. А еще так недавно думал, что задача моя уже разрешена! Правда, посещали мою голову мрачные мысли; во появление их я приписывал скорее своей чрезмерной подозрительности, чем действительному положению дел. Теперь же оказывалось... Вот она, действительность!.. Самые мрачные предположения оказывались незначительными по сравнению с нею.
Что мне однако оставалось делать? Голова моя усиленно работала над разрешением этого вопроса. Но я почти ничего не мог придумать. Единственная надежда оставалась на того человека. Но если жандармы сумели проследить меня на всем пути, то, без всякого сомнения, проследят и здесь, в этой деревушке. Да, проследят, если, конечно, хоть один человек будет меня видеть здесь. Я оглянулся. С правой стороны росли кусты; ни впереди, ни сзади по дороге не было видно никого. Деревенька, где жил тот человек, скрылась с глаз, так как я успел спуститься с того возвышенного места, откуда она была видна.
"Дальше итти некуда, здесь надо ждать до вечера",-- подумал я. Но меня могли видеть там, когда я выходил из той деревни. И наверно видели. А если видели, то при опросе укажут жандармам, по какой дороге я пошел. Безвыходное положение!..
Однако надо было спрятаться где-либо в стороне от дороги, чтобы можно было провести день незамеченным. Я опять осмотрелся: кругом -- ни души. Я решил своротить в кусты. Но если жандармам укажут эту дорогу, то они, проехавши до следующей деревни, узнают, что я там не проходил, и, конечно, станут меня искать здесь по окрестности, увидят мои следы по снегу к этим кустам и по следам меня найдут. Теперь они находятся в той деревне, но в эту минуту, может быть, уже выезжают оттуда и скоро будут здесь. Тогда мне вспомнился прием, о котором я когда-то читал; и вот, поворотившись спиною к кустам, я двинулся задом к ним, высоко поднимая ноги, чтобы яснее отпечатывались мои следы на снегу. Добравшись таким образом до кустов, я осмотрелся; в некотором расстоянии я заметил бурятские летники, т. е. деревянные юрты, в которых буряты живут в продолжение лета (зимою они пусты), и решил провести день в этих летниках: там я меньше всего рисковал быть замеченным кем-либо. Тем же порядком, т. е. задом, добрался я до летников и в одном из них скрылся.
Видел ли кто, как заяц собирается залегать? Вот он скачет, насторожив чуткие уши; далеко откуда-то доносится лай собак, идущих по его следам. Он делает петлю, затем громадный скачок в сторону и ложится под кустом.
Так и я, подобно зайцу, прежде чем залечь, сделал свою петлю.
Вспоминая теперь все это, невольно задаю себе вопрос: нужна ли была эта петля? И неужели же в самом деле доходило до того, что надо было двигаться задом наперед? Вспоминая это, мне становится подчас даже смешно. Едва ли жандармы доходили до этого места, едва ли видели мои следы. А если и доходили и видели, то, конечно, не обратили на них никакого внимания. Правда, путь мой был ими прослежен и они шли верно по моим следам. Но, потеряв их в той деревне, по всему вероятию, они оказались сбитыми с толку и не знали даже наверно, где именно потеряли мои следы: здесь или раньше. А кто знает, может быть, и дальше, в следующих деревнях, они получили какие-либо ложные указания, которые еще более сбили их с толку. Но в эту минуту, само собой разумеется, я не способен был так рассуждать и должен был предполагать худшее. Я напрягал все свои способности и силы, чтобы избежать ареста.
Если бы понадобилось тогда, в ту стужу, переплыть реку, по которой шла шуга, то, пожалуй, я бросился бы переплывать реку, убегая от преследования. Таково было тогда мое душевное настроение.
Когда наступили сумерки, я вышел из своего убежища и направился в деревню. Мне удалось пройти до деревни и самой деревней, не встретив ни одного человека. В указанном домике я постучался в дверь и был впущен внутрь.
Прежде всего я переменил одежду, сбросив е себя все арестантское; хотя, строго говоря, в ту минуту я даже мало нуждался в одежде: в течение нескольких дней я совершенно не выходил из комнатки, куда мне тот человек даже есть приносил. Потом, чтобы сгладить сколько-нибудь арестантский вид своей физиономии, я стал подбриваться, оставляя небольшую бородку, едва, впрочем, начинавшую чернеть в это время
Свободное копирование
