Приехавши на место, мне удалось сразу поступить на работу к железнодорожному подрядчику, занимавшемуся ремонтировкою дороги на известном участке. Партия человек в шестьдесят, в которую я попал, состояла исключительно из местных крестьян и работала между станциями Жмеринкой и Крыжополем. Вооруженные лопатами, мы раз'езжали по линии в так называемом рабочем поезде, составленном из тридцати открытых платформ и одного багажного закрытого вагона, где помещались запасные лопаты и где сидел "старший" рабочий, распоряжавшийся нашей партией. На каждой платформе было по два человека. Работа заключалась в том, что в известном месте мы нагружали наши платформы песком, затем нас подвозили то к одному, то к другому пункту, где мы тот же песок выгружали. Но так как, само собой разумеется, движение по линии не прекращалось и довольно часто пробегали поезда товарные и пассажирские, то нашему поезду иногда подолгу приходилось стоять по станциям на так называемых запасных рельсах в ожидании, пока очистится путь. Работа выходила почти-что дворянская. Правда, надо было очень быстро нагружать и разгружать вагоны, но зато в антрактах по целым часам мы лежали на своих платформах без всякого дела.
-- Скорей... Скорей, хохлы... Мать вашу так!..-- покрикивал "старший" рабочий в один из горячих моментов. Ближайшее наше начальство было не из хохлов и очень любило пускать в ход матерное поощрение.
-- Что это он все по матери да по матери?! -- заметил я как-то своему товарищу по платформе, тщедушному мужику с подбритым чубом, что в некоторых местностях делают украинцы в жаркое летнее время.
-- За это платят, -- флегматично ответил тот и потом продолжал: -- Какая же тут работа? Чорт знает что, а не работа!.. Посмотрите на ту платформу: ну, какой это работник?.. В селе гусей бы пас, а тут он считается работником.
На указанной платформе, действительно, стоял четырнадцатилетний мальчик.
Сбросив песок с вагонов, мы обыкновенно соскакивали на землю и быстро приводили его в порядок, т. е. придавали ему вид более или менее правильных фигур. Но раздавался свисток с паровоза, и все, очертя голову, бросались на платформу, так как машина начинала двигаться. Часто это приводило к тому, что какой-либо мужик не успевал влезть наверх, тем более, что влазить было крайне неудобно, и висел на одних руках, пока товарищу не удавалось его втащить. А поезд в это время мчался.
Хорошее летнее время, постоянные раз'езды, легкая работа и плата более чем достаточная для пропитания (я и не проедал всего полтинника) -- все это вместе настраивало меня хорошо, и я чувствовал себя вполне довольным.
Были у нас и свои развлечения. Помню, в одном месте (забыл уже на какой станции) наши мужики забрались как-то в вагоны, нагруженные глиняными горшками, и утащили оттуда несколько горшков. Собственник горшков, еврей, заметил похищение и пожаловался старшему рабочему. Тот стал обыскивать партию, но, конечно, ничего не мог найти, так как горшки были заблаговременно попрятаны в высоком хлебе, росшем возле железной дороги. Вслед за тем таким же способом добыта была из другого вагона пшеница, и мы всей компанией в тот вечер ели кутью. Собственник, конечно, плакался. Но что значила для него эта незначительная потеря, когда он имел целых пять вагонов, нагруженных горшками. А между тем какое удовольствие получил всякий из нас в эту темную летнюю ночь. Мы лежали вокруг костров в густой траве, глядели на пылающие огни, со всех сторон обставленные горшками. Над нами высоко мерцали звезды. Кругом царила ненарушимая тишина, и только у нас трещали дрова да слышался смех и разговоры, продолжавшиеся чуть ли не до полуночи. Я уже умалчиваю о существенном, т. е. о самой кутье, которую мы с'ели тоже не без удовольствия.
Но едва ли не самое большое развлечение доставляли нашей партии цыгане, жившие в землянках под лесом, если не изменяет мне память, возле станции Крыжополь.
-- Го-го-го-го-о! -- раздавалось со всех платформ поезда, медленно двигавшегося мимо цыганских землянок. Возглас этот почему-то задевал цыган, и они, точно по сигналу, выскакивали из своих помещений. Поднимался невообразимый гам и крик. Кричали цыгане, потрясая в воздухе сжатыми кулаками, кричали одновременно и мы, все шестьдесят человек, тыча в них указательными пальцами, что, между прочим, особенно сильно их злило. Цыганки в исступлении делали непозволительные жесты. В ответ на это с платформы неслись на них целые тучи песку. Но поезд проходил, и цыгане смолкали; затихали и мужики, с твердым намерением однако при первом лее случае опять поднять историю. Проезжать приходилось часто, и всегда, с небольшими вариациями, сцена повторялась.
Свободное копирование
