… Опять далеко унесла меня память. Но вернусь к тому важному для меня дню, когда я переступила порог дома Муратовой. Сама квартира представилась мне необычной — в ней все, начиная с платья хозяйки, было синее — портьеры, мебельная обивка, абажур. Тишина, чистота, {508} но не холодная — уютная, на стенах актерские портреты с надписями, много книг. Необычной, почти таинственной выглядела и Любовь Александровна Косминская, подруга Муратовой, жившая вместе с ней. Совсем молодая актриса, очень привлекательная, молчаливо-сдержанная, скромно-элегантная, одинокая. (Позже я была свидетельницей ее успеха у мужчин: к ней приезжал в гости Лужский, потом зачастил Массалитинов, а она вышла замуж за Вишневского, который был много старше, родила сына, потом дочь и, несмотря на опасения Елены Павловны, была предовольна своей с ним жизнью.) Обе они внешне больше походили на ученых дам, чем на артисток (в общем представлении), но потом я поняла, что это стиль — и прекрасный! — актрис Художественного театра.
Елена Павловна удобно уселась в кресле, привычным движением сложила на коленях изящные руки и стала просвечивать нас взглядом, как рентгеном. Мы же с Наташей замерли в ожидании — нам чудилось, что, придя к Муратовой, мы сразу тоже станем необыкновенными и заговорим особенными голосами. Оправданием нашей глупости служит быстро пришедшее понимание, что эти занятия, как и всякие другие, прежде всего — труд, работа.
— Почему вам захотелось идти на сцену и почему вы желаете именно в Художественный театр? — спросила Елена Павловна.
На первый вопрос я и сейчас толком ответить не умею, второй меня смутил.
— Я могу ответить только полной глупостью, но в ней есть правда, — искренне призналась я.
— Давайте свою глупость, — засмеялась Муратова.
— Видите ли, — начала я «научным» голосом, — мы сначала всем классом были влюблены в Остужева, а потом — в Качалова…
— Ну, ради бога, — взмолилась Елена Павловна, — кроме Остужева и Качалова что вас увлекает в театре?
Тут мы наперебой, взахлеб стали говорить об «Иванове», «Синей птице», о всех спектаклях, которые действительно любили, и наше красноречие, видимо, убедило Муратову, что мы не такие дурехи, какими себя выставили вначале. Во всяком случае, она согласилась заниматься с нами.
Чему могла научить нас, приготовишек, Елена Павловна в своей тихой комнате, где она сама была учителем, режиссером и зрителем? Представьте — многому. Прежде {509} всего — отношению к профессии актрисы как серьезному, трудному и важному делу. Она привила нам с первых же уроков стремление к сценической правде и простоте. Занимаясь, искала индивидуальный подход к каждой из нас. Меня она не сразу ощутила, я бывала очень разной — встревоженной и веселой, открытой и замкнутой, свободной и зажатой. Елена Павловна называла меня то чеховской Мисюсь, то андерсеновской разбойничьей девочкой, то огорчалась, что я «тихо тоскую», то боялась, что живу «очертя голову». Люди вообще, если они не совсем плоские, состоят из разных пригорков и холмиков, а у меня был переходный возраст, сложные отношения с Сережей Соловьевым, я не могла преодолеть свою скрытность и, пока окончательно не привыкла к Елене Павловне, не давалась ей, пряталась, как улитка, несмотря на доверие, которое испытывала с первых же дней.
— Соня, я не знаю, что с вами делать, — обескураженно говорила Елена Павловна. — Иногда вы сразу поддаетесь чувству, а иногда внутренне так сухи и неподвижны, как будто передо мной другой человек.
Я не знала, что отвечать ей, что думать о самой себе, — актриса пробуждалась во мне очень медленно, очень трудно, это сказалось и в первые два года работы в театре.
Пытаясь сосредоточить меня, Муратова предлагала (как это делал Станиславский с актерами) что-то считать или перебирать, но это приводило к еще большей рассеянности.
— Начинайте когда захочется, — отменяла она свое предложение.
— Мне совсем не хочется, мне все равно надо делать усилие, потому что я боюсь.
— Ну, прыгайте в холодную воду!
Я «прыгала». Иногда из этого что-то получалось. Елена Павловна решила, что сильнее всего во мне лирическая струя. Тогда она была права, но потом я растеряла лирические ноты и нашла их вновь не скоро, через характерные роли.
Мы играли отрывки, читали монологи, стихи, басни, и драматические и комедийные. Елена Павловна даже танцы вставляла для меня, чтобы я хоть в движении лучше раскрылась.
Она сидела на синем диване, поджав под себя ноги, и обговаривала с нами роли целиком, как будто мы играем не маленькую сцену, а всю пьесу.
{510} — Действуйте словами, — учила она нас общению, — принимайте рассказ так, будто первый раз слышите, разберитесь — что вносит в нашу жизнь этот разговор.
— Вообразите, что вы говорите конкретно кому-то, со своим отношением к этому человеку, — требовала она, когда мы читали монологи.
Свободное копирование
