Я даже перестала уже страдать от того, что у меня на глазах умирал отец. Я любила его безмерно. Это был единственный человек, которого я никогда ни с кем не могла сравнить. Но уровень стресса, в котором мы находились, был столь высок, что у многих наступал распад психики. Мать одной моей подруги, врач по профессии, перед смертью умоляла дочь вынуть у нее печень и съесть — поскольку в печени много витаминов; она даже потребовала у дочери расписку, что дочь это сделает. И девушка, зная, что мать умирает, такую расписку написала, чтобы успокоить умирающую.
А я, подлая, будучи психически еще нормальной, совершила, может быть, самый подлый в моей жизни поступок.
Один раз, придя домой (отец был еще жив), я съела одну соевую конфету, не поделив ее с отцом. Он отказался. Конфеты были выданы на талон «сахар» еще в ноябре. Эта была последняя. Я помню ее до сих пор и никогда не могла и не смогу простить себе этот проступок.
Отец умирал медленно. Он всегда был одет в свое старенькое зимнее пальто и шапку. Он сидел — читать он уже не мог, и потому, что было темно, и, вероятно, от слабости. И, в конце концов, он просто заснул.
Это случилось в конце января, в самые тяжелые дни — не шла вода. Иногда посреди улицы вдруг прорывало водопровод, оттуда начинала бить чистая водопроводная вода. Тогда к этой точке шли люди с чайниками, с санками, с большими кастрюлями, кто чем мог брали эту воду, потому что растапливать грязный снег было противно. Вокруг «источника» все больше намерзал лед, и добраться до воды — это была задача для спортсменов, а не для падающих от голода людей.
В документальных кинокадрах о блокаде, которые показывали по телевидению, есть как раз такой эпизод: люди с небольшими посудинками — кувшинами, чайниками — кто во что может, стараются взять воды из такого открывшегося на улице «источника».
Только не видно ледяной горы, намерзшей вокруг «источника». Не видно, как люди ползут вверх — на животе или на четвереньках, цепляясь и раздирая руки в кровь об острый лед, иногда привязывают чайник или кувшин веревкой или шарфом за шею, а когда ползут, держат эту веревку еще и зубами, держа в одной поднятой руке драгоценную чистую воду… Как, ослабевшие и истощенные, они скользят и падают, разливая ее — эту драгоценную чистую воду — вокруг или на себя. (А ведь просушить одежду тоже негде. Если она сразу замерзнет, все же лучше — лед иногда можно отодрать кусками.)
Не видно в кино того, что видела я, — как плачут, разлив воду, а слезы, смыв грязь дорожкой с черных лиц, становятся льдинками и повисают на лице.
