В первое лето у моего окна прижились два голубя: Арапка и Жандармка. Арапка -- сплошь черная, крупная, солидная и красивая, а Жандармка -- сизый, поменьше Арапки, вертлявый задира и трус. Несколько дней они боролись между собою за первенство. Арапка взяла верх, и между ними было заключено, по-видимому, соглашение. Установились следующие отношения. Пока я не даю хлеба, Арапка сидит на откосе моего окна, а Жандармка -- на соседнем окне. А как только положишь хлеб между рамой и решеткой, так сейчас же Арапка проникает за решетку, а Жандармка перелетает на откос, на ее место. Пока Арапка обедает, обязанность Жандармки состоит в том, чтобы отгонять других голубей; работы ему много: драка идет непрерывно, а Арапка продолжает спокойно клевать. Пообедавши, Арапка улетает на водопой, а Жандармка доедает ее остатки. К концу лета Арапка стала вдвое жирнее Жандармки, так что если бы эти отношения продолжались, то от Арапки, может быть, пошло бы поколение родовитого голубиного дворянства, а потомство Жандармки образовало бы верноподданное плебейское сословие. Но пришла осень, забили окно, и разница между сословиями сгладилась: оба прилетали каждое утро, совместно бились о стекло, сидели грустные и похудевшие и общими силами защищали от других голубей обесплодившую территорию окна.
Весной Арапка вернулась и некоторое время была полной царицей окна. Вдруг появился Долгоногий. Он сразу повел атаку на Арапкино сердце, осыпав ее голубиными любезностями. К моему огорчению, Арапка ответила ухаживателю хорошим тумаком в шею. Ошеломленный таким неожиданным ответом, Долгоногий даже сорвался с откоса; о"хотя и возобновил свои притязания, но стал дипломатичнее. Его верность и настойчивость в конце концов смягчили сердце Арапки лишь настолько, что она позволила ему сидеть за одним столом, но не более. Впрочем, я заметил еще, что Арапка начинает волноваться, а иногда даже и тузить Долгоногого в тех случаях, когда он, по своему легкомыслию, принимался ворковать вокруг чужой голубки, случайно залетевшей на мое окно. К чести Долгоногого нужно заметить, что, несмотря на легкомыслие, он, видимо, не покидал и первоначальных своих планов на Арапкино сердце.
Вся эта платоническая идиллия рушилась с прилетом Безносого. С ним я познакомился еще раньше, на прогулке. Худой и длинный, половина нижней части клюва у него отломана, а верхняя часть изогнулась крючком, как у хищных птиц. Он может своим изувеченным клювом захватить только куски величиной с горошину; более крупные не лезут сквозь глотку, а более мелкие не задерживаются клювом; слишком мягкий хлеб цепляется за нижний обломок клюва и не идет дальше. Мне было много хлопот с ним: нужно было делать шарики и еще подсушивать их заранее, как раз настолько, чтобы шарик, не обратившись в камень, не задерживался в то же время и на нижнем обломке клюва.
Само собой разумеется, что Арапка приняла Безносого в колья. Не видавши голубиной борьбы за право собственности, трудно поверить, до чего может доходить ее ожесточение. Враги прежде всего стараются нанести удар клювом в голову, иногда и в глаз, до крови, а потом ухватиться за кожу на шее и гнуть к земле, дергая из стороны в сторону; если же удается захватить за горло, то опрокидывают навзничь, топчут, щиплют и давят. Для обороны пускаются в ход крылья, удары которых очень чувствительны. В борьбе Арапки с Безносым противники держались разной тактик". Арапка трепала врага, защипнув кожу на шее, а Безносый своим острым клювом колол с разбегу; в конце концов Безносый победил, а Арапка оказалась настолько самолюбивой, что больше уже не прилетала, не желая занимать второго места там, где раньше царила безраздельно.
Осенью, когда забили рамы, кормить Безносого стало невозможно: шарики, бросаемые сверху, через фортку, все скатывались с откоса. Безносый пропал, а на его место повадился летать Дурак. Это возмутительный "господин": каждое утро он влетает в фортку и затем прыгает вниз, между рамами, не заботясь о том, что может поставить меня в неприятное положение перед тюремным начальством. Вылететь назад он уже не может. Приходится мне ежедневно влезать на стол и с большими усилиями вытаскивать Дурака. В руках он отчаянно барахтается, а как только вырвется, делается спокоен: тут же в камере садится где попало и не хочет улетать. Очевидно, он относится ко мне с глубоким презрением, рассуждая:
"Этот человек вытащит меня, но не в силах будет удержать: я всегда сумею отстоять свою свободу".
В отместку я в глаза называю его дураком, и он молчит. До чего он глуп, видно из того, что к середине зимы от путешествий в фортку у него обломались все крайние перья на крыльях и он стал летать не лучше курицы. Среди воробьев я ни разу не встречал такого глупца.
Свободное копирование
