Я уехал в уезд. Позвольте опустить завесу, жандармы хотят знать чужие дела, а свои не рассказывают. Пожалуй, какой нибудь читатель введет меня в историю, как граф Толстой ввел Загряжского.]
Возвратясь, нашел моего губернатора в постели. Еще более я настращал его князем Дадьяном. По моему описанию, это был крокодил, пантера! В несколько дней до того деморализовал моего Загряжского, что он впал в отчаяние. Наступил момент: все, что я хотел, мог сделал с Загряжским. Публика догадывалась, со всех сторон сыпались ко мне вопросы, но успех мог быть тогда, когда дело было в одних моих руках, без постороннего участия; публика могла испортить весь эффект. Загряжский ужасно обрадовался, когда я взял на себя прекратить все дело с некоторыми пожертвованиями с его стороны. Загряжский соглашался на все безусловно. Я предложил свидание с князем Дадьяном вечером. Загряжский должен был написать под диктовку князя письмо и вручить ему лично. Загряжский опасался, что при свидании князь пырнет его кинжалом, я показал ему мою саблю, отточенную как бритва, и свидание будет при мне. Загряжский соглашался написать какое угодно письмо, хотя на гербовой бумаге, но только бы не видеться; я требовал свидания, и Загряжский согласился на всё.
В 9 часов вечера князь одет по последней моде во фраке. Загряжский в халате исполнял роль больного. Большой круглый стол в гостиной был поставлен недалеко от дверей спальной жены; я поставил Загряжского около стола со стороны и близ дверей -- на случай ретирады; на столе письменный прибор. Привел князя Дадьяна и поставил его на диаметр против Загряжского, а сам стал в средине между них. Оба молчат. Я сказал Загряжскому:
-- Князь желает продиктовать письмо -- угодно вам написать?
-- Охотно исполню все!
-- Князь, извольте диктовать.
После "Милостивый государь" князь диктовал, процеживая сквозь зубы:
"Дошедшие до вас слова, сказанные мною о княжне Баратаевой, совершенно ложные и, если я сказал, то утверждаю клятвою, что я солгал. Клятвою утверждаю, что ничего подобного не было, и везде, всегда готов подтвердить это. Если ж я осмелюсь повторить мою ложь или без особого уважения произнести имя княжны, то даю право князю Дадьяну везде и во всякое время бить меня по лицу, как бесчестного человека. [Подписываю собственноручно и добровольно -- Загряжский]".
Преотвратительно писал Загряжский, а тут стоя, в испуге -- еще хуже, и подал князю Дадьяну. Комическая сторона этой сцены выразилась тем: когда диктовал князь, то, поглядывая на меня, улыбался и, подмигивая, показывал на пишущего Загряжского, -- понятно, говорил: "Какой дурак!" Загряжский, улыбаясь, подмигивал мне и выражал глазами: "Какой дурак!" А что я думал, стоя между ними? Позвольте умолчать!
Князь Дадьян, прочитав письмо, положил в карман и с полупоклоном молча ушел. Бедная страдалица жена Загряжского мучилась во все время не меньше мужа. По уходе князя я очутился в роли благодетельного гения, благодарности, чуть ли не молитвы за спасение от бед и напастей. [Успел побывать у князя Дадьяна. Тот унизился до глубокого поклона, даже назвал благородным джентльменом.] Князь Дадьян совершенно удовлетворился [и искренно повторял, что относительно невесты его -- все ложь.
На другой день я написал шефу окончание. Не пропуская малейшей подробности. Из всей истории составился фарс, приложил копию глупого письма Загряжского к князю Дадьяну.] Князь Дадьян объяснился с князем Баратаевым и с ожившей для радостей невестой. Мне остается сказать: я там был, мед, пиво пил. Все счастливы, довольны, но конец то вышел трагический. Чрез три недели указ об увольнении губернатора Загряжского и высочайшее повеление "впредь никуда не определять". Мой кредит высоко поднялся в Симбирске.
[Ну, чем не повесть, хотя справедливая быль -- добродетель торжествует, порок наказан.]
[156] Хотя в публикации 1878 г. фамилия губернатора была скрыта под буквой "Z" и отсутствовал рассказ об отчете в "юмористическом духе", отправленном Стоговым в III отделение, а также упоминание о слезах и отчаянии Загряжского, бывший губернатор тотчас же прислал в редакцию письмо протест. "Говорю категорически, -- гневно писал он, -- все, что г. Стогов повествует в своих рассказах об этом Z, если только он разумел под этой буквою меня, то положительно выдумка и клевета". Подчеркивая, что он не желает останавливаться на мелочах, Загряжский обращал внимание на "самый крупный факт", опровергающий "измышления" Стогова. Как следует из присланного им в редакцию формулярного списка, он продолжал государственную службу и после отъезда из Симбирска и вышел в отставку по болезни только в 1867 г. и по своему прошению. Загряжский требовал предоставить ему возможность в той же "Русской старине" опубликовать свои собственные воспоминания, чтобы всем окончательно стало ясно, что "Записки" Стогова -- это "оскорбительное, грязное, лживое и недостойное никакого порядочного человека марание бумаги". Редакция принесла Загряжскому свои извинения, в No 1 за 1879 г. были опубликованы его письмо и выдержки из формулярного списка, ему было обещано опубликовать его мемуары, как только они будут завершены. Но мемуары так и не появились.
Свободное копирование
