Сперанский в Иркутске все продолжал "ничего не делать", но незаметно, как то постепенно и тихо, Трескин -- все еще губернатор, но отошел на второй план. Я не любил Трескина и его дочерей, да и было что любить получше.
Сижу один в адмиралтействе; перед сумерками является казацкий офицер: пожалуйста к генерал губернатору! Оделся в полную форму. Вхожу в зал. Михаил Михайлович стоит у косяка окна и читает книжку в 1/16 листа. Увидел меня, спросил:
-- Что вы так примундирились?
-- К вашему превосходительству.
-- Посланный, верно, вас позвал к генерал губернатору?
-- Точно так с.
-- Они не понимают: я приказал пригласить вас к Михаилу Михайловичу: прошу различать, можете приходить в сюртучке, мне хотелось побеседовать с вами; снимите вашу саблю, положите шляпу и проходите. Вы, конечно, воспитанник Морского корпуса?
-- Точно так, морских офицеров из других заведений нет.
-- Да, я это знаю. Ваш главный курс астрономия.
-- Учебный курс очень разнообразен, но главный -- математика.
-- У вас система Коперника?
-- Действительно так, но с последующими развитиями: Галилея, Кеплера, Ньютона и других.
-- Скажите мне, довольны вы этой системой?
Я взглянул на Сперанского и подумал: шутишь, барин! Или подурачить хочешь?
Сперанский заметил мое молчание, сказал:
-- Пожалуйста, не стесняйтесь, прошу, выскажите свои мысли откровенно!
Я решился на шутку отвечать шуткою. Сперанский так был приветлив, как будто одобрял меня.
-- Курс астрономии вам известен; конечно, известно вам и то, что вычисления наши не имеют разницы, если мы принимаем, что движется солнце и стоит земля и обратно: вот уже первое сомнение в совершенстве системы мира. Я не вполне доволен.
-- Так вы имеете свою систему?
-- Да, я думаю, должно быть иначе.
-- Право, пожалуйста, объясните ваши мысли.
-- Солнце, как центр нашей планетной системы, признано за тело, дающее свет и теплоту. С последним я согласиться не могу.
-- По какому основанию?
-- Все, что дает тепло, с приближением к нему -- тепло усиливается, а с приближением к солнцу, на вершинах высочайших гор, на воздушных шарах -- тепло уменьшается.
-- Но вы не отвергаете, что чувствуете теплоту от лучей солнца?
-- Я полагаю, мы еще не знаем вполне физико химического свойства лучей света на тела; может быть, свет солнца способен только возбуждать теплоту в телах.
-- Хорошо, что же вы создаете на вашем основании?
-- От дошедших до нас учений египетских жрецов, Птоломея и греков, они признавали несколько небес и несколько миров. Принимая за основание, что с удалением от земли тепло исчезает, а холод усиливается, трудно вполне отвергнуть учение древних; разум, следя за мертвящим холодом, упрется в ледяную кору видимого нам неба, эта видимая синева есть подобие замерзшей воды.
-- Положим, а звезды?
-- Если допустить твердую ледяную кору вместо неба, то вместе с тем, не отвергая бесконечности творений Создателя, будет естественно верить, что за этой корой есть другой, высший мир -- мир, в котором наш воздух заменяет камень. Того мира, того света нам постигнуть не дано, но, повинуясь воображению, руководимому логическим разумом, мы можем только предполагать о том непостижимом свете, а как нет тел без скважин, мы можем допустить и в ледяной коре скважины, сквозь которые крошечные частицы того света проникают к нам.
-- Прекрасно, а солнце, а луна?
-- Солнце есть отверстие большое, но заслоненное полупрозрачным телом, и потому передает нам только часть того света, иначе все погибло бы на земле. Луна есть холодное, мертвое тело, не имеющее огня, воды, атмосферы, а потому и жизни; луна есть материал для будущей планеты.
-- Вы думаете?
-- Мы, новые, признаем для грешников мучения преисподней; где она -- я не знаю, но мой разум допускает, что душа умершего, как эфир воспаряя, приближается к ледяной коре; праведные допускаются проникнуть в высший свет для блаженства, а грешные терзаются по сю сторону мертвой ледяной коры.
-- Браво, ваша система не забыла и разрешает о делах и душах людей.
Приплел рай и ад -- помня, что говорил с поповичем. В этом роде продолжался разговор -- с моей стороны серьезно; Сперанский тоже не улыбался, а как бы одобрял. Я путал все, что знал из физики -- электричество, магнит. Между многими вопросами смело разрешил северное сияние, доказывая, что без этого магнитно электрического процесса земля была бы необитаема от испорченности воздуха на экваторе. Сперанский, выслушав о северном сиянии, сказал:
-- Скажите, как это просто, а я думал, что этого никто не знает.
В соседней комнате подали огонь; Сперанский подал мне руку и сказал: -- Когда вы ничем не заняты, побывайте у меня, но только помните, к Михаилу Михайловичу в мундире не ходят. Прощайте, благодарю вас, меня зовут работать.
Когда я болтал галиматью, часто взглядывал на Сперанского, ожидая увидеть улыбку, но он, ходя мерными шагами, серьезно слушал. Сперанский был в стареньком сюртуке с очень узкими рукавами, верно -- старинная мода.
Хотя я тогда штатских уважать не мог, но мне казалось, не пересолил ли я, так много и глупо болтая? Приехав домой, я до слова записал и в тот же вечер был у Батенкова; рассказал и прочитал записанное; мы вместе с Гаврилой смеялись. Я спросил его, не очень ли я наглупил и что меня немного беспокоит. Батенков успокоил меня, сказав, что Сперанскому все можно говорить, он даже любит слушать болтовню веселонравных.
-- Да что тебе вздумалось излагать свою систему мира?
-- Мне показалось, что он хочет дурачить меня, я сказал небольшую шутку, да как начал говорить, а он поддакивать, то и нагородил чушь!
Я спросил Гаврилу, не знает ли, какую книжку читает Сперанский?
-- Он очень любит и постоянно читает Фому Кемпийского.
На другой день Батенков только явился к Сперанскому, как тот начал смеяться, рассказывая о моей болтовне. Сперанский полагал, что я серьезно увлекаюсь своей системой. Батенков разуверил его и сказал, что я беспокоюсь, не слишком ли наглупил.
-- Бойкое молодое воображение; мне нравится, он смелый юноша!
Батенков объяснил, что я, как моряк, уважаю только адмирала -- остальные чины не существуют.
-- Правда, моряки всегда держат себя особенно, сдержанно, но время и жизнь научат его.
Для меня слова пророческие!
Свободное копирование
