Диплом радиотехника - 1

26. Диплом радиотехника. Впервые в Ленинграде

  ФОТО   Алиночка - моя воскресшая двоюродная сестра. Теперь она искусный глазной хирург Алина Вильямовна Долинская

В 1947 году я оказался на 2-ом курсе техникума, но уже другого – Индустриального. И специальность моя будущая зазвучала сверхмодно – радиолокация. Было несколько причин такого перескока. Главная – зав. отделением по этой специальности в Индустриальном техникуме оказался Вильям Григорьевич Шейвехман, то есть, мой дядя Виля.

 Приезд в Иваново дяди Вили с женой(!) и дочкой(!!), был событием невероятным. Моя должность летописца требует рассказать обо всём, пусть коротко, но по порядку.

 Сестра моей мамы Дора и её муж Виля (см. также параграф «Родословная») перед войной жили в Минске. Дядя – радиоинженер – работал на радиостанции, Дорочка – не помню где. Они жили в достатке, только девять лет совместной жизни не привели в их благоустроенную квартиру ни сына, ни дочки. Поэтому весть о том, что Дорочка, наконец, ждёт ребёнка, дошла и до меня. Такое событие вызвало даже решение бабушки и дедушки расстаться со своим гнездом и переехать в Минск.

 Но накатилась война, и все планы людей сгорели. Иногда вместе с ними самими. В первые же дни войны погибли на дороге, растворились в хаосе бомбёжек и беженцев мои баба и дед. Минск немцы бомбили. Дядя с Дорочкой (с 6-ти месячным дитя в ней) метнулись на Восток, но пробиться не смогли. Дядя, чтобы не оказаться дезертиром, призвался в армию, а Дорочка сумела добраться до своей минской квартиры.

 Конечно, ничего этого мы тогда не знали. Просто все пропали, и только спустя месяцы пришло письмо с фронта от дяди с сообщением, что Дора исчезла и крохотной надеждой, что мы что-то знаем? Это теперь могу разложить события одно за другим в их истинной последовательности.

 Когда Дора вошла в свою квартиру, соседи вытаскивали оттуда её мебель. Дора была очень общительным человеком, она дружила со многими людьми, всем стремилась помогать, а уж отношения с соседями были более чем родственными. Поэтому она была уверена, что эти люди, горюющие о её пропаже, в таком положении, увидев её, в радости бросятся ей помогать. «Ох, вот я вернулась» – вымолвила она. Но встретила ненавидящие, нет, не испуганные, взгляды и злобное шипение, что немцы уже ищут евреев.

 Дора убежала, забилась в какие-то трущобы, попала в гетто, родила там дочь. Пришёл час, когда всех погнали на расстрел. Рядом с Дорой оказалась женщина тоже с крохотным ребёнком на руках. Они успели сговориться броситься в ров раньше, чем в них попадут пули. Ночью немцы и полицаи ходили и достреливали шевелящихся. Дочка беззвучно лежала на её груди, не подавая признаков жизни. Позже они выбрались из-под трупов и ушли в лес. Через несколько дней блужданий попутчица, выбившаяся из сил, положила своего ребёнка под деревом и ушла. Дора унесла дочку в Польшу, назвалась украинкой Дарьей, устроилась кухонной работницей к ксендзу и дождалась прихода Красной Армии.

 Все эти годы дядя Виля писал нам и даже выслал воинский аттестат, по которому мама получала каждый месяц определённую сумму (помню, что мама откладывала эти деньги, но, возможно, ей не удалось сохранить их целиком. Да, и дядя Виля постоянно писал, что хочет этим помочь маме).

 Ксёндз хорошо относился к толковой и безотказной работнице. Возможно, он догадывался о том, что Даша скрывала, хотя она была похожа и на хорошенькую черноокую украинку. К тому же её дочка Алиночка (такое получилось имя) росла беленькой весёлой девочкой и не вызывала подозрений у иногда заезжавших в имение немцев. Есть фотографии, где девочка сидит на руках солидного человека в рясе, и оба выглядят весьма довольными.

 После освобождения Минска дядя Виля узнал о расстреле всех евреев гетто. Его письмо было полно отчаяния, он потерял надежду, с которой жил все эти годы.

 В один удивительный день мы достали из почтового ящика странный, видавший виды конверт. На нём чётко был выписан наш адрес, а отправителем значилась Дарья Семёновна Нестеренко!? Мы с мамой читали этот листок, выхватывая его из рук друг друга. От кого это? О чём? Нас забила дрожь от несбыточной догадки … Мы в один голос закричали: «Это наша Дорочка! Жива наша Дорочка!».

 И полетело сообщение дяде в армию. Он сумел быстро приехать за ними, возил их некоторое время в своём обозе по Германии ... Ну, а в 47-м приехали к нам с демобилизованным капитаном и тётя, и хорошенькая пухленькая шаловливая сестрёнка.

 Дядя быстро устроился в техникум, где оказался единственным специалистом, подходящим для вновь открываемой радиоспециальности. Его назначили зав. отделением, избрали, как недавнего фронтовика, в партком.

 Труднее устраивалась Дора. Её документы были далеко не так блестящи. То, что человек спасся с ребёнком от расстрела, звучало для отдела кадров никак не героически, а крайне подозрительно. Наверное, дяде непросто было заслонить чудо воскрешения жены и дочери от воинствующих атеистов.

 Маленькое отступление. Теперь по инициативе Милы Копытман, моей иерусалимской недавно найденной родственницы, мы написали в Яд Вашем – Израильский институт катастрофы и героизма европейского еврейства – относительно возможности принятия Дориного спасителя в «праведники мира». Здесь надо пояснить, что Израиль истово разыскивает среди всех времён и народов тех немногих, кто помогал скрываться евреям от гитлеровских и местных убийц. Воздают этим людям честь и материальную благодарность. Институт ответил, чтобы сообщили подробности. Я написал Алине, но она молчит. Наверное, знает что делает.

 А жили мы некоторое время вместе. Начались будни. Постепенно оказалось, что не всё так просто. Мы с мамой уже привыкли к полуголодной жизни, всё, что доставали, тут же шло на стол. Дора, наученная своей жизнью, стремилась укладывать появляющиеся продукты в баночки, мешочки, на полки – в запас. Мама стеснялась спросить, а должна была готовить для всех еду. К счастью, это длилось не долго. Дяде дали две комнаты в общежитии, и мы начали ходить к ним, а они к нам, в гости.

 Вот тогда-то я и перешёл в новый техникум, на новую специальность. Учиться было интересно. Все лаборатории срочно создавались на пустом месте. Мы учащиеся принимали в этом участие. Завлекающе звучало само название специальности. Многие спрашивали, что это такое – радиолокация, но мы были предупреждены о секретности того ... о чём и понятия не имели. Ситуация оказалась оригинальной: учились тому, чего никто не знал, и говорить вслух запрещалось. Тогда эта техника делала первые шаги и имела только военное применение. Учебников не существовало. Следовало успевать всё записывать на уроках. Но тут возникали трудности.

 Например, Геннадий Иванович сегодня объясняет устройство клистрона. Он перерисовывает с какого-то обрывка бумажки на доску схему этой лампы и начинает объяснять её работу. Вскоре выясняется, что, исходя из только что продиктованных основ, не получается логично доказать, почему эти упрямые электроны вылетают и разгоняются.

 Преподаватель умолкает, упорно смотрит на доску, читает в бумажке, вытирает лоб платком, но ничего придумать не может. Наконец, томительно сгущающуюся тишину разряжает бойкий голос Женьки Юматова:

 – Да они вылетают справа, а возвращаются слева.

 Кто-то возражает, что нет причины для разгона ...и т.д. Наконец, один, самый догадливый, нарушая субординацию, выбегает к доске, водит по схеме пальцем, объясняет. Класс добавляет детали. И вот все согласны. Всем стало понятно, почему родит радиоэнергию этот хитрый электровакуумный прибор.

 Только Геннадий Иванович продолжает упорно и тоскливо смотреть на схему. К счастью, звенит звонок.

 Один из радиотехнических предметов нам преподавал очень полный и медлительный дядя Ваня – Пуазо. Это прозвище приклеилось к нему сразу же, как только он важно открыл нам в своей лекции, что радиолокация позволяет вести огонь по самолётам автоматически с помощью ПУАЗО, т.е. прибора управления артиллерийским зенитным огнём. Сообразительностью он не отличался от своего молодого коллеги, часто попадал в тупик, но относился к этому философски, изящно переходя к следующему вопросу, будто с прежним покончено.

 Занятие шло спокойно. Не потому, что мы всё понимали. Просто вскоре стало ясно – ответа на вопрос придётся ждать так долго, что забудешь, что, собственно, не понял. Перед его лекцией кто-то рисовал на доске таинственный знак: вертикальную линию и примыкавшую к ней посредине полуокружность. Преподаватель не догадывался, что это его экслибрис, т.е. личный знак, в сжатой форме изображавший обычную картину: в дверях появляется пузо, это сигнал, что пора всем усаживаться и доставать тетрадь. Затем выплывал сам дядя Ваня и хвалил нашу готовность к занятиям.

 Гедалий Яковлевич Левин был совсем иного склада. Он запросто расправлялся с техническими вопросами, но они не исчерпывали и в малой доле его взрывного темперамента. Прервав по какой-то ассоциации скучную техническую речь, он с жаром пускался в воспоминания. Он сильно огорчался, когда звонок прерывал его на интересном месте. К следующему уроку получалось, что в конспекте после заголовка – ни слова, ни цифры.

 – Переверните две страницы и пишите заглавие следующей важной темы, – бодро говорил преподаватель. Так и осталась тетрадь с его предметом заполненной названиями и пустотами. А экзамен все сдали успешно. Ну, разве мог преподаватель дождаться, пока учащийся начнёт что-то мямлить по вопросу билета. С полным доверием глядя на экзаменующегося, Гедалий Яковлевич всё подробно объяснял сам. И ставил хорошую оценку.

 Лучшим из преподавателей в техникуме, всё-таки, был В.Г. Шейвехман. Ну, ещё бы, скажет читающий – всё же родной дядя! Нет, к большому моему сожалению, сегодня особенно это чувствую, отношения между нами были... ищу слова... никакие. Ни разу у нас не получился разговор по душам. Разница в возрасте, опыте жизни, какая-то застенчивость? Не могу и теперь определить – что не подпускало нас друг к другу? Хотя я его очень уважал дядю и много полезного от него усвоил. Да и он нормально ко мне относился.

 Дядя был очень замкнутым человеком. Не знаю, может, в кругу приятелей он был другим? Он всегда был углублён в себя. Я не помню случая, чтобы он разговаривал с мамой, с Дорой или дочкой. Хотя охотно отвечал на вопросы, когда решались нарушить его отъединенность. Он был очень серьёзным и ответственным человеком. У него я научился (оценил это, когда сам оказался преподавателем) составлять подробные конспекты на полстраничках с удобным для быстрого взгляда расположением слов и схем. Хотя я всегда тщательно готовился к занятиям, у меня не хватало терпения, да и умения, так обстоятельно подготовить конспект и самого себя для встречи со слушателями.

 На своих лекциях В.Г. стремился оставить у каждого ученика такой же удобный для будущего использования конспект. Он объяснял и диктовал в полной тишине. Как-то самый наш непоседливый и малый ростом Женька Юматов стал выскакивать с вопросами, перебивая В.Г. Преподаватель, красноречивым взглядом призывая аудиторию в соратники, заметил что-то в духе – вот самый мелкий, а больше всех шумит. Женька тут же отбился:

 – Мал золотник, да дорог!

 – Есть и иная пословица насчёт малого количества ... – в своей спокойной манере обронил В.Г. Возмутитель затих, а постепенно догадывающиеся не без удовольствия (Женька многих доставал своим острым язычком и агрессивными манерами) присоединялись к уже хохотавшим.

 Между прочим, через несколько лет после окончания техникума я случайно столкнулся на улице с Женькой Юматовым. Он был в новенькой офицерской форме, но это ладно – он был заметно выше меня ростом?!

 Вообще, В.Г. предлагал задавать вопросы в конце занятия и специально спрашивал об этом, закончив объяснения. Но часто, спустя столько времени, и не вспомнишь своего вопроса. Поэтому иногда кто-нибудь, а нередко и я сам, задавал вопрос, требовавший, вроде, пояснения в данный момент. Обычно В.Г. делал вид, что ничего такого не прозвучало, однако в конце занятия, когда все уже и забыли о вопросе, он вспоминал его и обстоятельно разъяснял. Мне казалось, что в первый момент он не знал, что ответить и параллельно с объяснением новых вещей продумывал ответ.

 В последние годы жизни дяди Вили я несколько раз приезжал в Курск в летние каникулы. Он уже не работал, всё время проводил за чтением. Не отрывался от книги и для еды. Мне кажется: он понимал под словом «жизнь» совсем иное, чем окружающая его действительность. Он спасался от неё, уходя в иные события.