Ехали ночь на 25-е и весь день 25-го. Вечером в Орше бомбили, но где-то далеко от поезда. 26-го, вернее в ночь на 26-е, поезд подошел к Борисову. Известия с каждым часом были все тревожнее. И, надо сказать, мы быстро привыкали к ним, хотя им и трудно было поверить.
Рядом со мной в вагоне сидели полковник-танкист и его сын, мальчик лет шестнадцати, которого отцу разрешили взять с собой в армию. Кроме них — один артиллерийский капитан, по виду спокойный человек.
Слезли в Борисове в шесть утра. Дальше поезда не шли. Были сведения, что пути до Минска разбомблены и в каком-то месте перехвачены десантом. Как потом говорили, 26-го немцы уже вышли на железную дорогу между Минском и Борисовом, обойдя Минск. Но тогда нам это еще не приходило в голову, думали: десант. Мы вылезли прямо у станции, свалили в кучу чемоданы. Сын полковника заботливо помогал старшим устроиться с харчами. Все вытащили всё, что было, и ели вместе. Кто-то вдруг притащил бочонок сметаны. Черпали сметану котелками, кружками и даже касками. По сути дела, было в этом что-то грустное. Внешне как будто ничего особенного, а в сущности: эх, где наше не пропадало!
Поев, три часа метались по городу в поисках какой-нибудь власти. Ни комендант станции, ни комендант города ничего не могли сказать. Начальник гарнизона, корпусной комиссар Сусайков, был не то в городе, не то у себя в бронетанковом училище, которым он командовал, километрах в двенадцати от города.
После долгих поисков мы с артиллерийским капитаном поймали пятитонку, шофер которой готовился бросить ее из-за того, что кончался бензин, и поехали по Минскому шоссе искать хоть какое-нибудь начальство.
Над городом крутились самолеты. Была отчаянная жара и пыль. У выезда из города, возле госпиталя, я увидел первых мертвых. Они лежали на носилках и без носилок. Не знаю, откуда они появились. Наверное, после бомбежки.
По дороге шли какие-то войска и машины. Одни в одну сторону, другие — в другую. Ничего нельзя было понять.
Выехали из города, но там, где стояло бронетанковое училище, верней должно было стоять, и где, по нашим расчетам, мог находиться начальник гарнизона, все было настежь распахнуто и пусто. Стояли только две танкетки, и в ожидании отъезда сидели в одной из пустых комнат их экипажи. Никто ничего не знал. Начальник гарнизона, по слухам, был где-то на Минском шоссе, а училище было уже эвакуировано.
3 «Были сведения, что пути до Минска разбомблены и в каком-то месте перехвачены десантом»
Эти сведения, которые нам сообщили в Борисове утром 26 июня, когда поезд не пошел дальше и нам пришлось выгрузиться, на поверку оказались неточными. Хотя, вообще говоря, слухи о десантах имели свои основания. В «Журнале боевых действий войск Западного фронта» есть несколько сообщений о десантах уже за первый день войны: десант в десять человек, в двадцать человек, в пятьдесят человек, около ста человек, и, наконец, в 17 часов 10 минут донесение о высадке авиадесанта в тысячу человек с пометкой: «Данные непроверенные».
В том же «Журнале» за 24 июня записано, что «в ночь на 24-е противник выбросил авиадесанты в районах Радешковичи — Олехновичи до тысячи человек (данные не подтвердились). В районе Ратомка — не установленной численности. У железнодорожного моста Жлобин — не установленной численности. На участке Осиповичи — Березина авиадесант с шестью танками (данные не проверены)».
Я привожу эту цитату из «Журнала боевых действий», чтобы показать, какое широкое хождение имели в те дни слухи о десантах. Одни из них подтверждались, другие нет, но слухи все больше ширились.
Однако данных о высадке немецкого десанта между Минском и Борисовом я ни в каких документах не обнаружил. Что касается продвижения наземных войск, то в «Журнале боевых действий войск Западного фронта» указывается, что немцы достигли автострады Минск — Москва своими подвижными частями только 28 июня. Сведения, возможно, запоздалые; судя по трофейной карте немецкого генерального штаба, 7-я танковая дивизия немцев перерезала Минское шоссе в районе Смолевичи на полдороге между Минском и Борисовом уже к вечеру 27 июня.
Но даже если и так, все равно слухи, о которых я упомянул в записках, опередили действительные события на сутки, и когда мы 26 июня ездили заправляться бензином из Борисова по направлению к Минску, моя тревога была неоправданной. У страха глаза велики.
Со странным чувством разглядывал я в архиве пожелтевшие трофейные карты германского генерального штаба за первые дни войны. Смотрел на них, на эти уверенные, все глубже врезавшиеся в нашу землю стрелы и думал о людях, когда-то наносивших на эти отчетные карты обстановку по первым торжествующим донесениям с Восточного фронта.
