Бензозаправка

Записка номер восемь

Бензозаправка

Итак, после экзамена на получение медицинской лицензии я начал работать на бензозаправке. Заправка была разделена на две части — для армейских машин — которые заправлялись подкрашенным бензином по специальным талонам — и для всех прочих. После нескольких заправок таким бензином краска оседает на внутренних частях мотора, и тогда можно определить, кто заправлялся краденным топливом, и привлечь за воровство. Поэтому такой бензин обычно и не воруют.

Все прочие водители расплачивались или наличными, или чаще всего, кредитными карточками. Ребята, работавшие на коммерческой заправке, иногда просчитывались, и восполнять недостачу им приходилось из своего кармана. Впрочем, чаще они бывали в прибыли. Фокусы использовались самые разные, наиболее простой — с топливными добавками. Многие водители просили залить в бак кроме бензина еще и бутылку добавки, которая, судя по рекламе, удлиняет срок жизни двигателя, уменьшает вредные выхлопы и пр. и пр. Серьезных доказательств этому нет, но многие заливают. Так вот, использованная чистая бутылка подбирается, заливается обычным бензином, и ставится в витрину. Очередному простаку — водителю содержимое бутылки заливается в бак под видом добавки. Стоимость одной настоящей бутылки — 15–20 шекелей, в день обычно уходит их около 20 — и, половина из них — фальшивые. Прибыль заправщика можете посчитать сами. Или, например, клиент просит добавить масла в двигатель, покупает банку, а нужно добавить всего половину. Остаток никто обычно не забирает, он достается заправщику. Кроме того, применяется банальный недолив бензина и обсчет при оплате, но это гораздо легче разоблачить, поэтому они используются редко. Наконец, иногда дают чаевые все это позволяет заправщикам сносно зарабатывать. Работа у них конечно тяжелая, летом на солнце, зимой под дождем, они постоянно дышат бензиновыми парами, но многие работают там по много лет, и не собираются никуда уходить.

Я, как неквалифицированный работник, был допущен только к заправке военных машин. Там нет товарно — денежных отношений, а только товарно талонные. Хотя мои доходы были значительно ниже, чем у соседей из коммерческой части, я был доволен, поскольку не люблю материальной ответственности и не очень умею «крутиться». Единственным моим «наваром» на военной заправке было моторное масло, остатки которого водители отдавали мне в качестве чаевых по доброте душевной. Оно мне очень пригождалось, так как мотор моей личной машины протекал как старый дуршлаг, и масло приходилось подливать почти еженедельно.

Работа меня не очень то вдохновляла, часто болела голова от запаха бензина, шума моторов и выхлопных газов. К тому же эта монотонная деятельность была просто скучной.

Иногда ко мне приезжали заправляться офицеры в форме с эмблемами мед службы. Я смотрел на них с завистью, ощущая себя рядом с ними ничтожным существом без профессии и с неясными перспективами. То, что раньше я тоже был врачом, вызывало не гордость, а скорее стыд за мое нынешнее убогое положение. Хотя я себя утешал тем, что все это временно, что может еще я буду когда ни будь работать по специальности — утешения действовали слабо. Время шло, а результатов экзамена все не было, я продолжал работать там же на заправке и начал опасаться, что это надолго.

Наконец с очередной почтой пришел длинный конверт со штампом Израильской медицинской ассоциации. Я вышел на улицу и открыл его, боясь заглянуть в текст. Наконец набравшись решимости, прочел первую строчку: «Уважаемый доктор. Мы рады сообщить Вам…». После такого начала понятно, что ничего плохого, скорее всего, не написано, но какой то почти суеверный страх не давал мне читать дальше. Наконец я собрался с духом и прочитал письмо полностью.

Медицинская ассоциация сообщала о том, что я успешно сдал экзамен и получаю временную лицензию на право работы врачом в Израиле. Я побежал домой, и размахивая конвертом, скромно сообщил всем домашним об этом известии. Меня охватили сложные чувства. Радости и гордости сопутствовали мысли — «Ну вот, теперь начинается самое сложное — нужно искать работу по специальности».

Надо признаться, что я совершенно не чувствовал себя готовым работать врачом. Ведь уже полтора года я занимался самыми разными работами, весьма далекими от медицины. Конечно, теоретические знания плюс знания с курса переподготовки у меня были, но израильская медицина казалась мне столь сверкающей вершиной, столь подавляла своими достижениями — подлинными и мнимыми — что мне после куртки заправщика очень трудно было себя представить в белом халате в больнице. Да и уровень иврита не позволял чувствовать себя спокойно.

Это снижение самооценки вгоняло в депрессию, подрывало веру в возможность когда ни будь все же начать работать по своей специальности. Если я сам не верю, что могу работать врачом — кто же поверит и возьмет меня на работу? В общем, после получения лицензии мое настроение не улучшилось.

Следует заметить, что из нашей маленькой группки, состоявшей из 5 человек, экзамен сдало четыре. Все испытывали подобные эмоции, кроме одной девочки, которая сдавала так называемый «стажерский экзамен» — несколько усложненный относительно нашего, предназначенный для только что закончивших учебу врачей. Хотя сдавать его несколько труднее, но статус врача — стажера обеспечивает человека местом в больнице на год для прохождения интерна туры. К счастью, за год до меня в Израиль репатриировался мой приятель однокурсник из Свердловска. К этому времени он уже давно сдал все экзамены и проходил специализацию по терапии в больнице Асаф Ха — рофе.

Его зав. отделением хорошо к нему относился, и когда приятель попросил за меня, тот сказал что готов принять меня на интервью. Взявши на заправке день отпуска, я приехал в медицинский центр Асаф Ха — Рофе с самого утра. Больница состояла из нескольких корпусов, раскиданных на большой территории. Главный корпус, в котором находилось большинство отделений, возвышался над остальными зданиями мед. центра. В то время в больнице было 4 — е терапевтических отделения, каждое на 35 коек. В одном из них — отделении «D» — и работал мой приятель.

После бензозаправки больница произвела на меня сильное впечатление. Все сделано в современном стиле. Везде автоматические двери, полированные мраморные полы, Стеклянные стены вестибюля, несколько лифтов. Педиатрический корпус снаружи весь раскрашен веселенькими яркими красками, с детскими аттракционами на первом этаже. Санитары провозят каталки с больными, увешанными датчиками, мониторами, аппаратами искусственного дыхания. Повсюду деловито снуют врачи в коротких белых куртках, со стетоскопами на шее, пробегают медсестры. У всех на нагрудном кармане болтаются бирки с фотографией, фамилией и должностью.

Короче, я чувствовал себя чужим на этом празднике жизни, и только в глубине души копошилась мыслишка — может быть и мне когда — ни будь посчастливится поработать в такой больнице.

Заведующего терапевтическим отделением «D» звали доктор Пик. Это был невысокого роста худощавый седой человек лет 60 — и. Как я позже узнал, он родился в Польше, учил медицину во Франции, стажировался в США. Свободно говорит на 6 языках, хороший добрый человек и прекрасный терапевт. Вообще, заведующие отделениями в больницах могут быть самыми различными людьми, но плохих профессионалов я среди них не встречал.

Я заходил в его кабинет не без трепета. Он попросил рассказать, чем я занимался в России, спросил, насколько хорошо я понимаю иврит, и затем перешел к делу. В деликатной форме он объяснил мне, что хотя ему врачей олим очень жалко, но нас много, а ставок мало, и конечно, ставки для меня у него нет. Но министерство здравоохранения организовало специальный фонд для оплаты стипендии врачам — олимам на 6 месяцев, если они найдут отделение, готовое принять их на работу. Сумма правда мизерная, но просуществовать как-нибудь можно. После первых пол-года стипендия или оканчивается, или продлевается еще на 6 месяцев по ходатайству больницы, а что потом — вопрос открытый. Пик сказал, что если я хочу, он готов меня взять на 6 месяцев на эту стипендию, но что новых ставок в отделении не ожидается, и продление для меня стипендии на второе полугодие он тоже не может гарантировать. Он вообще не понимает, как можно решить проблему такого количества врачей олимов, свалившихся внезапно на голову израильского здравоохранения. По его мнению, мои шансы найти работу после полугодичной стипендии не увеличатся, а деньги будут мной уже использованы — поэтому нужно хорошо подумать, стоит ли мне на это идти. Может быть лучше поискать другое отделение, где смогут предложить какую ни будь реальную ставку в будущем после истечения 6 месячного периода стипендии.

Учитывая, что толпы врачей — олимов бродят по больницам и осаждают заведующих просьбами принять их хотя бы на таких условиях — я долго не раздумывал. Нужно с чего — ни будь начать, а там видно будет.

Пик обещал направить в Минздрав письмо для оформления на меня документов, что может занять несколько месяцев, записал мой телефон и пожелав мне успеха, посоветовал все же продолжать поиски более реального места работы.

Выходя из его кабинета, я так и не понял, радоваться мне или огорчаться, будет для меня работа или нет.

Время шло, моя работа на заправке продолжалась, а Пик все не звонил. Я еще немного походил по отделениям, не везде заведующие были готовы вообще разговаривать на тему работы, а где готовы — там сочувствовали, желали успеха, но даже и стипендии не предлагали.

Хождение толп безработных врачей — олимов по заведующим отделениями приняло угрожающий размах. Несчастные заведующие, в большинстве своем неплохие люди, начинали попросту прятаться от соискателей, отказывались принимать их даже на интервью. Их вполне можно понять — очень тяжело из дня в день смотреть на несчастных, заикающихся на иврите безработных врачей олимов, зная, что принимать их все равно не будешь. Кстати, отсутствие мест — не единственная причина отказов. Врач — уроженец страны в то же самое время получал место без проблем. Была и другая. В израильском обществе бытовало, да и сейчас еще сохраняется мнение, что советская медицина отсталая, примитивная, на уровне 60 — х годов. Этому способствовало несколько обстоятельств. Во первых, в Израиле работали, да и сейчас кое где работают, врачи, приехавшие из России в 70 — е годы. Они тогда не сдавали никаких экзаменов, а сразу получали место, иногда еще учась в ульпане. Те, кто попадали в больницы, как правило, профессионально развивались, становились специалистами высокого уровня. Те же, кто попадал в поликлиники, продолжали работать как умели, а их исходный врачебный уровень был очень и очень различен. Некоторые из них продолжали учиться, читали литературу, но многие профессионально деградировали, и по таким людям израильтяне судили о русских врачах вообще.

Кроме того, в последней волне репатриантов в Израиль приехала масса больных, многие из которых были крайне запущены, неправильно лечены, с неверными диагнозами. По ним медики — профессионалы судили о состоянии советского здравоохранения. И невозможно объяснить врачу — израильтянину, что СССР был огромной страной, с различным уровнем медицины в Москве или где — ни будь в Таджикистане. Израиль — маленькая страна, и все больницы, даже на периферии, находятся примерно на одном уровне. Практически нет мелких больничек, все больницы — это крупные многофункциональные лечебно диагностические центры, и почти повсюду уровень оказания мед. помощи стандартно высок. Поэтому, получив запущенного больного с выпиской какой ни будь районной больнички в глубинке, израильтяне судят по ней обо всех советских больницах вообще и об уровне советских врачей в частности.

Кроме того, следует признать объективное отставание советской медицины по оснащенности инструментами, приборами, лекарствами — по крайней мере, так было, когда я уезжал (что сейчас там творится — не знаю). В израильских больницах уже лет 20 не видели многоразовых шприцев или катетеров — тогда как в России до сих пор во многих местах они, как я слышал, применяются.

Все это приводило к тому, что тогда — в 1992 — заведующие отделениями с недоверием относились к советским дипломам и попросту опасались брать на работу врачей — олим: иврита они не знают, уровень их медицинских знаний не ясен, и не понятно, можно ли им вообще доверять лечение больных. Да и сами больные, мягко говоря, без восторга относились к идее лечиться у «русского» врача, некоторые впрямую отказывались, другие, более деликатные, просили заведующих отделением перевести их к врачу — израильтянину.

Сейчас ситуация существенно изменилась, о чем я напишу позже, а тогда все было достаточно печально.

Я продолжал работать на прежнем месте, постепенно начиная отчаиваться.

Однажды я разговорился со своим соседом по кибуцу, Шломо. Он работал на стройке чем — то вроде прораба. Когда я пожаловался ему, что не могу найти работу в больнице, он с состраданием посмотрел на меня, и сказал: «Ты хороший парень, ты знаешь, как я к тебе отношусь, но сам посуди — кто же тебя возьмет на работу с таким ивритом? Да и какая уж там, у вас в России была медицина — каменный век. Ты же не можешь конкурировать со здешними выпускниками. Послушай доброго совета — оставь эти бредни. У нас на стройке сейчас открывают курс плиточников — это надежный кусок хлеба, и работа не тяжелая — вот этим тебе и стоит заняться».

В общем, я перестал ходить по отделениям, про Пика особенно не вспоминал — прошло уже около 3 месяцев — и думал, что он просто забыл отправить письмо в Минздрав. Как вдруг звонит мой приятель и говорит: «Куда ты пропал? Доктор Пик тебя разыскивает, из министерства пришел положительный ответ, завтра выходи на работу».

Я ринулся к хозяину заправки, сообщил что ухожу от него в больницу. Правда, моя зарплата там будет раза в полтора меньше чем здесь, но зато есть какой то шанс на будущее. Он с сомнением покачал головой, сказал: «Ну что же, успехов тебе. Но если там у тебя дело не пойдет, я не гарантирую, что смогу тебя принять обратно — место будет занято, желающих много». С этим напутствием я оформил увольнение, получил расчет и стал готовиться вступить в новый этап своей жизни.