Приехав в Париж после полуночи совершенно голодные, мы просили дать нам что-либо поесть, но получили решительный отказ, потому что буфет запирается в 12 часов; мы даже не могли допроситься горячей воды, чтобы напиться чаю. Моих дам поразило освещение улиц Парижа, от которого в наших комнатах было светло, я же нашел его освещенным хуже, чем Лондон. Только когда бывший против наших комнат магазин был освещен по вечерам, в них было действительно светло как днем.
Первый мой выезд был, конечно, к банкиру с кредитивом Штиглица. {По принятому мною способу описания моего путешествия я умалчиваю о виденных мною зданиях, театрах, общественных учреждениях и т. п., а только упоминаю о том, что произвело на меня особое впечатление.} Париж был тогда грязен, и во многих улицах была нестерпимая вонь; известно, что своей перестройкой, причем уширены многие улицы и устроены большие парки, сады и бульвары, он обязан Второй империи{}. При этом, конечно, не обошлось без злоупотреблений, {от которых нажились многочисленные пройдохи Второй империи}, но тем не менее Париж обязан своим необыкновенным улучшением Наполеону III и бывшему при нем префекту барону Гаусману{} {(Hausmann)}, которого французы, коверкающие по-своему все иностранные имена и убежденные, что они их произносят правильно, называли Осман. Из загородных гуляний мы посетили только Версаль; в самом Париже были в Chateau des fleurs[], на Елисейских полях, а я один ездил на бал la Chaumière{}, где в первый раз видел, как люди не только веселятся, но беснуются при танцах. Действительно, нигде не встретишь такой веселости и такой живости, как на гуляньях в Париже; чтобы оценить эту веселость и живость, достаточно было пройтись вечером по бульварам или, лучше сказать, по улицам, носившим имя бульваров, хотя на них не было деревьев. Сверх того, французы показались мне невзыскательными и добродушными в своих увеселениях. Накануне дня Успения Богородицы по нашему стилю сестра не хотела ехать в театр, и мы решили идти на представление в доме No 12, Boulevard Monmartre{}. В этом представлении наиболее интересным было то, что на письменные вопросы, делаемые на одном конце двора, немедля отвечали на другом его конце, и то, что дама, сидевшая в коляске, описывала в вертикальной плоскости круг, так что в его нижней части голова ее была обращена к земле.
Передача вопросов и ответов производилась посредством обыкновенного электрического телеграфа, который был уже тогда довольно известен, а круговращение дамы производилось по железным рельсам и также не представляло ничего необыкновенного. Французы очень смеялись над собой, что их поймали в ловушку, заставив заплатить несколько франков за то, что не стоило смотреть, и нисколько не нападали за это на хозяина представления. В одном из театров в это время шла ежедневно пьеса "Les chiff oniers"{}, которую играли хорошо; нам она очень понравилась.
В Hôtel des Princes обед был по 6 франков, довольно посредственный, но мои дамы были им довольны после немецких обедов; я же почти ежедневно обедал в одном из ресторанов. В Париже я нашел нижегородского губернского предводителя H. В. [Николая Васильевича] Шереметева и H. А. [Николая Андриановича] Дивова, приехавших так же как и мы, из Гомбурга, где они постоянно играли в рулетку, и весьма счастливо. С последним я познакомился в Гомбурге у Шереметева. Эти господа, а равно брат Дивова, Александр Андрианович{}, постоянно живший в Париже, и некоторые другие русские согласились давать друг другу обеды, к чему пригласили и меня. По жребию первый обед был дан мною, и это было для меня выгодно, так как мой обед, данный в Café de Paris, хотя был и хорош и дорог, но не мог идти в сравнение с утонченностями обедов, которые были даны впоследствии другими лицами. На моем обеде H. В. Шереметев, расхваливая и кушанье, и вино, сделал мне замечание, что подают шампанское не Клико, а других марок, тогда как мне небезызвестно, что он пьет только Клико. Я ему отвечал, что Клико нельзя достать во всем Париже; никто не хотел этому верить, и Шереметев объявил, что на его обеде на другой день непременно будет Клико, но не мог сдержать слова, так как сколько ни хлопотал, а Клико в Париже не нашлось. Он давал обед с китайскими гнездами{} и другими утонченностями у знаменитого Филиппан, а H. A. Дивов в занимаемой им квартире. Обед Дивова был изготовлен его крепостным человеком, учившимся в Париже и несколько времени жившим у Гизо{}. Обед, конечно, был ничем не хуже обедов, которые Шереметев и другие давали ресторанах. За этими обедами я видел нашего тогдашнего посланника в Париже Киселева{}, брата графа П. Д. [Павла Дмитриевича] Киселева, и нашего инженер-генерала Дестрема{}.
Во время обеда у Филиппа в смежной с нами комнате обедало общество французов, по-видимому очень богатых. Узнав, что мы русские, они взошли к нам с бокалами шампанского в руках и просили дозволения выпить за наше здоровье. Тост сопровождался спичем, в котором выхвалялись русский ум, храбрость, щедрость и готовность помочь в нужде ближнему, причем произнесена была благодарность Императору Николаю за ссуду золота на несколько десятков миллионов франков, в то время как голод и происшедший от того денежный кризис угрожали великими бедствиями Франции; вслед затем французы выпили за здоровье русского Императора. Мы выпили также за их здоровье и за здоровье короля Людовика Филиппа, хотя последний тост видимо не всеми французами был принят с удовольствием, {но мы должны были отплатить этою вежливостью за их вежливость}.
Свободное копирование
