Как я стал врачом - 2

Часть 2.

Итак, я студент лечебного факультета Крымского медицинского института им. И. В. Сталина. Живу на квартире с парнем из Запорожья. Моя возлюбленная уже вышла замуж… – я очень переживал, но это, оказалось, можно вытерпеть… Через два дня ознакомления с институтом нас послали в колхоз на сбор хлопка, – за всё время учёбы ежегодно, исключая 6-ой курс, мы помогали колхозам: то хлопок, то кукуруза, то виноград, то яблоки… Учёба меня захватила, хотя многие лекторы интересное, чистое, святое излагали «шершавым языком плаката». Правда, были среди них такие златоусты, как профессор П. П. Царенко, патанатом доцент Биркун… – заслушиваешься и только. Учился легко, что не мешало мне влюбиться и вскоре жениться, чего, конечно, делать не следовало, но – молодость дана нам для ошибок, чтобы потом всю жизнь их исправлять. Я не был отличником, занимался легко, увлекался гимнастикой и акробатикой. С третьего курса начал работать санитаром на скорой помощи, а потом медсестрой в городской больнице… На шестом курсе по призыву ВЛКСМ человек 10 были направлены в участковые больницы Крыма, где не было врачей, – там мы работали полгода. Самостоятельно сделал три аппендэктомии, принимал роды (тоже сам!), работал в поликлинике, словом, оправдывал звание врача.

Однажды хотели исключить из института, но меня защитил ректор С. И. Георгиевский. Дело было так: рядом с институтом стояла будка с пойманными на улицах собаками – их везли в институтский виварий… Ловцы отлучились в соседний магазин, чтобы выпить вина (до этого мы с другом уже причащались там у винной стойки). Я сказал своему другу Генке Чебанюку: Гена, я отпущу собак, жаль животных. Отбросив задвижку, я распахнул дверцу будки, и собаки хлынули на свободу под наше улюлюканье. Всё бы хорошо, но ловцы, приняв дозу, бросились на нас с криками и матом, мы – сопротивлялись, употребляя лексику ловцов. Кто-то вызвал милицию и нас с Чебанюком отвезли в отделение, где состряпали бумагу о злостном хулиганстве и… отпустили. А бумагу отправили в институт для принятия строгих мер, «вплоть до исключения» – как нам в спину громыхал начальник милиции. На разбор пригласили к ректору. Сергей Иванович был настроен добродушно. – Скажите: отпустили потому, что вином себя подогрели? – Нет, Сергей Иванович, потому что собак жалко. Он призадумался и сказал:

– И. В. Давыдовский, когда узнавал, что в защите диссертации изюминка в вивисекционном материале, клал чёрный шар… «Хорошо всё изложено, но животных жаль». Милиционер считает, что вас надо гнать, а я думаю, что врачами вы будете хорошими, но – «не всякий вас, как я, поймёт», как сказал Татьяне Лариной Онегин. Идите учиться, эскулапыши! Так и окончилось.

Выпускной вечер как у всех. Речи, клятвенные заверения, приметы… Диплом вручал декан, профессор В. Штоцкий, добрейший и порядочнейший человек!

Ещё на комиссии по распределению я, не колеблясь, подписал Херсонскую область – была возможность работать акушером-гинекологом, – до того я ходил на кружок, который вёл И. А. Брусиловский, просто влюбивший нас (многие из кружковцев стали акушерами). В направлении было написано, что 25 июля 1958 года я должен приехать на работу.

Сбылось! Я еду на работу врачом. Врачом!

«Когда б я знал, что так бывает, когда пускался на дебют»…

…Моя врачебная колыбель – Новомаячковская участковая больница. Здесь я получил то, что называется горьким опытом… Не буду рыться в бытовых мелочах, я их не знал, ведь рос без отца, а мама берегла и опекала единственного сына, потеряв своего старшего… Она не воспитывала меня, а пестовала. Я знал верность, честность, не знал хитрости, привык говорить то, что на уме, не умел молчать, не мог притворяться… Как в скорлупе, как цыпленок только вылупившийся… Моим учителем стал Иван Александрович Мацарский, хирург и главный врач… сельский житель, практик, во многом самоучка. Я ему сказал как-то на замечание: я хорошо и добросовестно учился, ходил на кружок в роддом, работал на скорой помощи… Он прервал меня: «Это хорошо, но это всё в книгах, в них больные или идут на поправку, или умирают, не соприкасаясь с тобой, врачом. А тут, в Маячке, они тебе верят, ждут от тебя помощи, и всё совсем не похоже на то, что в учебнике. Болезнь имеет только общее название, а у каждого она своя, как почерк, или же, например, походка». У Ивана Александровича я научился оперировать. Спеши, – твердил он, – но медленно, знай: лучший инструмент – рука, а главный помощник – голова и глаза. Верь себе, а Бог тебя не оставит. Ты – врач, и должен быть смелым, добрым, не помни зла, не жди благодарности… Слыхал, в песне поют: «а слава тебя найдёть», – так и выговаривал: найдёть… Операционный день начинал в шесть часов утра. Анна Ивановна, операционная сестра, не возражала. Он был успешным хирургом, рачительным хозяином и честным человеком, – тогда ещё были такие среди главных врачей, – с персоналом ладил, всех называл по имени и отчеству…

Один случай я запомнил на всю жизнь. Выхожу из гинекологической палаты – мне в ноги бросается медсестра с криком: доктор, хоть убейте, я не виновата! Поднял её с полу и втащил в палату, еле удалось унять её вопли и понять причину. Сестра клялась в том, что дала мне для диагностического выскабливания полости матки инструменты, которые кипятили ещё в субботу, то есть неделю тому назад. Я остолбенел! В мозгу мысли – умрёт от сепсиса! Вот тебе на! Пулей к больной – пульс и давление в норме, жалоб нет. Ожидаю быстрого развития сепсиса, мчусь к Ивану Александровичу, чтобы всё ему рассказать. Телеграфно, замирая в душе, всё ему изложил. Он меня успокоил: «Надо наблюдать, сестра – молодец, призналась, ты – простак, никому нельзя верить, даже своим глазам, всегда надо проверять. Запомни: врача всегда будут обвинять, даже когда он не виноват, потому что врачу верят,  а он… и развёл руками…»

Не хочу быть в своих воспоминаниях мягким, пушистым и ласковым – я совершал много разных ошибок, по неопытности, по незнанию, по глупости, но никогда не подставлял ни одного человека, ни врача, ни кого-либо из персонала. Я не стремился делать карьеру, заручившись для этого членством в партии, не был подхалимом, не возил подарки, ни перед кем не расшаркивался… Я хотел быть врачом. И мне казалось, что я всё делаю правильно, я всегда был самим собой, зачастую цитируя Омара Хаяма: «Благородство и подлость, отвага и страх – всё с рожденья заложено в наших сердцах. Мы до смерти не станем ни лучше, ни хуже – мы такие, какими нас создал Аллах». И сегодня я этому верю. Без моих просьб,  ничего мне не объявляя, не спрашивая согласия, сославшись на производственную необходимость, сразу после окончания курса специализации в областной больнице Херсона  у Г. Д. Сафроненко и родильном доме у А. С. Бучилко, приказом Е. М. Харламовой меня перевели на работу районным гинекологом в Чаплинскую больницу. Не буду кривить душой, что был огорчён, нет, я расценил это как признание моего роста. Всё было иначе…

…Вот она, Чаплинская районная больница. Большое разбросанное село, бездорожье, непролазная грязь. Больница выглядит прилично, но в Маячке всё было как-то роднее. Мне для жилья дали дом через дорогу от больницы, воду надо носить от колодца, лошадь качает воду в большущий бетонированный резервуар… Работы непочатый край… (моя предшественница чем-то себя не так проявила…). Ко мне хорошо отнеслись. Днями должен приехать, окончив курсы в областной больнице, Ф. А. Данилюк, выпускник Винницкого мединститута. Приказом мне назначена ставка зав. гинекологическим отделением и 0,5 ставки хирурга с пятью больницами. Сбылось то, чего я хотел: был завален работой сутками. Коллектив очень хороший – молодёжь (выпускники 1957 – 60-ых годов). У вас, как на Кубе, – как-то воскликнула Харламова. Через год работы в Чаплинке я поехал в Киев, на курсы усовершенствования. Там я у доцента Давыденко несколько раз ассистировал при расширенной экстирпации матки без яичников при хорионэпителиоме. Он дал мне самостоятельно оперировать старую женщину с кистой яичника. Я дежурил в акушерстве 2 – 3 раза в неделю, ходил в библиотеку, исходил Киев вдоль и поперёк, – молодость имеет свой удельный вес времени, его хватало на всё (сегодня даже не верится!). Побывал в Бабьем Яру, где ещё не было памятника… Вернулся в Чаплинку окрылённый, довольный. (Когда я был в Киеве, моей дочери – она жила у моей мамы в Херсоне – сделали аппендэктомию по поводу острого аппендицита). Окунулся в работу с головой…

Однажды мне звонит врач из Крестовской участковой больницы: у Новак, которой Вы делали аборт, профузное кровотечение, акушерка везёт её к Вам. Жду, волнуясь, и недоумеваю… Привезли обескровленную женщину и несколько простыней… Делаю ревизию полости матки – скудные крошки ткани, кровотечения нет, как и при поступлении к нам. Соскоб посылаю на гистологическое исследование. Больной перелили кровь, провели лечение, оставив у себя. (Окровавленные простыни не давали мне покоя!). Тут вскоре пришёл ответ гистолога: хорионэпителиома!!! Я ликовал: на ловца и зверь бежит! Показал ответ Данилюку и сказал, что знаю, как надо оперировать, попросив его ассистировать. Так в мае 61-го года я уже делал экстирпацию матки (по Давыденко) без яичников. Доложил об этом случае на заседании областного общества акушеров-гинекологов… и понял, что мой успешный случай не обрадовал ни одного врача, меня расценили как выскочку, хвастуна, соперника. Я хотел послать публикацию об этом случае в медицинский журнал, но С. сказала: успеешь написать, молодой ещё… Это была, по сути, первая подножка!

У меня было три участковых больницы – Строгановка, Аскания-Нова, Кресовка, где работали мои однокурсники – Саша Казимиров и Ефим Экшенгер, а в Асканийской больнице Кенджиев – хирург, которого не признавал П. И. Юрженко, так как он не участвовал в войне. Кенджиев был высокомерен, злобен. Как-то он, работая ещё в Каланчаке, был в отъезде. Мне пришлось по жуткой грязи ехать туда, чтобы сделать кесарево сечение (Слободина не оперировала). Всё окончилось благополучно, но Кенджиев  сказал, что я плохо зашил живот и женщина будет всю жизнь болеть…

В коллективе ко мне отнеслись хорошо, акушерки меня уважали, я не стеснялся спрашивать, старался учиться и не кичился званием врача. Так я становился врачом.

Мне пришлось оперировать женщину на 36 – 37-ой неделе беременности, которую племенной бык рогом ткнул в живот. Она прежде была скотницей и ухаживала за этим гигантом, в ноздрях которого было большое медное кольцо. Уйдя в декрет, она передала своего подопечного мужу, хилому, хлипкому мужичонку. Как-то раз эта Рая (так её звали) пришла к своему мужу. Бык, гуляя в загоне, так объяснили доярки, увидев идущую бывшую его скотницу, направился к краю загона. Муж Раи, когда подошёл к загороди, схватил кольцо в ноздре быка, но бык, мотнув головой, швырнул скотника на загородку и, просунув голову между брёвнами загородки, ткнул Раю в живот… Толчок был столь силён, что она упала на землю. Когда её подняли, увидели раневое отверстие. Раю отвезли в колхозный роддом. (У меня в районе было 7 таких роддомов, где в год проходило 8 – 15 родов, а штат – акушерка и санитарка). Акушерка Лида Дарнопук вызвала меня телефоном, сказав, что «бугай побив Раю, що була біля нього». Машиной мчим в Красную Поляну... В роддоме (чистая деревенская хата) лежит уже без одежды моя беременная Рая, – по нашим подсчётам рожать ей через 2–3 недели. Живот вздыблен, справа выше пупка обведено зелёнкой выпячивание, накрытое марлевой салфеткой. Слушаю – плод жив, сердцебиение хорошо слышно... Не буду рыться в деталях, – Лида всё приготовила и я сделал кесарево сечение (тогда корпоральное). Выпяченное было – локоточком левой ручки... Я зашил отверстие в два ряда непрерывных кетгутовых швов, а кожу шёлковыми швами. Всё зажило первичным натяжением. Скотнику сделал ваго-симптоматическую блокаду и отправил в райбольницу... Сам же остался в красной Поляне, уехав только вечером. Когда я рассказал это маме, она сказала: «Вот так, может быть, станешь врачом…».

В колхозном роддоме то ли Павловки, то ли Григорьевки, мне пришлось делать кесарево сечение под свет фар двух автомашин, – боялись, что санитарка может упустить керосиновую лампу, – машины светили нам в окно.

За время работы в Чаплинской больнице у меня никто не умер, не было мёртворожденных, не было скандальных осложнений. Я гордо принёс отчёт о своей годовой работе – большой лист ватмана я вёз, как казак в пушкинской «Полтаве». Но С. небрежно взяла его и, позвав М. С. Порженко, сказала ей: «Машка, покажи ему, как надо составлять отчёты, сидит там, занимается художественной самодеятельностью, а тут мы расхлёбываем…». Так я и сегодня не умею писать отчёты, хотя, Господи, сколько отчётов разных врачей, заведующих, руководителей мне пришлось слушать, читать, изучать, но всегда в моих ушах слышен требовательный голос: покажи, как надо делать отчёт!

В Чаплинке я готовил санитарную дружину, ездил с ней на соревнования, мы, как правило, занимали призовые места. Молодые девчата умело накладывали повязки, шины, ловко устанавливали палатки, лихо носили статистов и чётко отвечали на вопросы… За это был делегирован на республиканский съезд Общества Красного Креста. Участвовал в организации донорства, – Манько ставила нас в пример. Я хорошо дружил с Я. Н. Воробцом, Витей Болгаровым, Володей Выпирайло, Людой Кожемякой… Были многие, кого я недолюбливал, но со всеми ладил. Время шло, я понимал, что нужно ехать в город, дочке надо идти в школу, а в Чаплинке ей не с руки, как говориться…

…Приказом облздравотдела меня перевели во вновь открытую медсанчасть ХБК. Это была новая шестиэтажная больница, где главным врачом был А. С. Лучанский, поликлиникой заведовала Ж. Б. Жебрак, а заведующей акушерско-гинекологической службой А. Г. Лишневская, – последние осколки херсонцев в медицине. Коллектив был похож на перелицованную и ношенную одежду: разные взгляды, мнения, поведение, цели… Работать мне предстояло в женской консультации, дежурить в роддоме и гинекологии. Операции не были уделом тамошней гинекологии, главная работа сводилась к абортам. Здесь царил Ю. В. Кошкин, он был склонен к выпивке в рабочее время, чего я себе не позволял, хотя – дабы не казаться комнатным врачом, не избегал, только после работы. В Херсоне в ту пору было много моих школьных и уличных друзей, а я не мог (не было сил!) поставить себя выше этого. Не напрасно сказано: нет пророка в своём отечестве. Одно дело – приезжает некий П. П. и вчерашний пастушок становится врачом, заведующим, главным – на выбор, хотя в своём селе он «каким ты был, таким остался». За время работы в больнице ХБК я успел съездить в Ленинград, в институт Акушерства и гинекологии АМН СССР (ныне им. Д. О. Отта) на рабочее место в отделение оперативной гинекологии, где заведовал А. С. Слепых, приехавший сюда из Барнаула. Он был хирург высшего разряда, его техника была академична, он был прост в общении. Кто-то в институте запустил о нём: «слепых, а обошёл нас, зрячих, хотя хирург из немудрячих». Однажды мне выпало ему ассистировать при  операции Боари, – он был блестящим хирургом! Не знаю, кому он помешал в Ленинграде, но столкнули под троллейбус на остановке (такая была молва). Месяц в Ленинграде прошёл, как молния – ассистировал и дежурил в роддоме, где рожали больные, перенесшие сифилис. Ходил в Эрмитаж и кунскамеру, музей криминалистики и арктический музей, был в Смольном, ездил в Кронштадт, был в институте переливания крови…

…В этом институте переливания крови некогда работал завхозом легендарный А.И. Маринеско. Один доктор показал мне груду ржавых кроватей, сваленных в углу двора и рассказал, что за какую-то недостачу этого хламья самый демократический суд раздул дело против подводного асса, которого Гитлер объявил врагом номер один. Это меня очень тронуло. Не стану воспевать красоты Ленинграда – мне это не удастся!

Климат в институте Д.О. Отта был неповторим! Профессор А.С. Слепых, зав.отделением оперативной гинекологии, и Г.А. Савицкий, внимательно ко мне отнеслись. Профессор спросил меня о моих интересах и предложил мне больше работать в библиотеке, знакомясь с литературой об экономных операциях при эктопической беременности, чтобы это было положено в фундамент моей научной работы. Я был тронут и польщён….

В один из первых дней работы в институте я, чем-то удивлённый, стал громко выражать свой восторг. Пожилая женщина, которую я считал ординатором, имеющим какую-то научную степень, а оказалась просто старшая сестра отделения оперативной гинекологии, обратилась ко мне вполголоса: «Говорите, доктор, тише, здесь императрица рожала». Я притих.

Ещё один курьёз произошёл с моим желанием помочь профессору Слепых. Когда он окончил операцию Боари, я схватил историю болезни и бегом помчался в ординаторскую, чтобы записать ход оперативного вмешательства… Утром я увидел, что в отделении какая-то нервозность, все встревожены – Слепых вызывают к директору, академику Петрову-Маслакову! Слепых вернулся благодушно, с улыбкой, подойдя ко мне, он сказал: «Надо же было предупредить, что у тебя плохой почерк, академик такие каракули не читает…»

Однажды в ночное дежурство в институте у одной из пациенток отделения патологии беременности случился острый аппендицит. На ноги был поставлен весь институт, созвали дежурных всех рангов, больную осмотрел дежурный врач, затем старший дежурный отделения нашего и ОПБ института, чуть позднее прибыли профессора, зав.отделениями, после всего прибыл хирург из Военно-медицинской академии им. С.М. Кирова. Я вызвался в ассистенты, никто не возражал, скажу прямо – не было желающих. Меня подробно расспросили: кто, откуда, место работы. Я потом поинтересовался: «Зачем это?». Ординатор, кажется, Абрамченко: «Чтобы орден дать, если будет за что, или дать по жопе, если понадобится». Всё прошло хорошо. Говорили, что мы оперировали то ли дочь, то ли невестку шофёра, который возил товарища Толстикова, если я не путаю события…

Красоты Ленинграда не стёрлись в моей памяти, я просто немею от их великолепия, поэтому не рискую описывать их неповторимость… Чтобы закончить о своём пребывании в Ленинграде, расскажу о том, как ездил в гости к своему куратору – Геннадию Алексеевичу Савицкому.

…После работы он пригласил меня в гости. Едим в метро до его последней остановки (1965 г.), дальше – трамваем до конечной, пересаживаемся на автобус и через 15-25 минут у цели. Это какая-то сторожка, дверь открывается прямо в домик, без тамбура. Внутри чисто, две узкие койки, детская кроватка и нечто столоподобное… У меня замерло всё в душе. Жена Геннадия Алексеевича тоже работает в институте, у них ребёнок полутора лет. Савицкий говорит: «Главное удобство – телефон, очень удобно», - гордится… Решили чуток выпить и закусить, – ведь ещё не ели сегодня. Днём операции, потом возня с историями и поездка сюда в гости… Когда Геннадий Алексеевич меня провожал, нам встретился генерал авиации, жену которого оперировал Савицкий, у неё была миома с асептическим некрозом… «Ищу, где живёт профессор Савицкий», - обратился генерал, не веря своим глазам.

Простившись с Геннадием Алексеевичем, я сел в автобус и поехал к себе, чтобы собираться ехать домой в Херсон. Билет на самолёт Ленинград – Одесса уже был куплен.

Я был как новый, окрылённый идеями и планами, мечтами и надеждами… Летел я с большим цыганским табором, - по всему самолёту, визжа крича, воя, метались цыганчата… Я боялся, что они что-то ухитрятся украсть, а вёз я большой шоколадный торт, но всё обошлось: молодой красивый цыган что-то такое сказал – и всё вокруг стихло, уселось на свои места…

Вот и Одесса! Слава Богу! Такси – в порт, а там пароходом в Херсон, где меня ждала мама и семья. Дочь подросла и соскучилась… Мне не терпелось попасть на работу, рассказать, показать новые книги, купленные в букинистических магазинах, прижизненного Блока, Мандельштама и других...

На работе меня ждала прежняя рутина: приём в консультации, дежурства в родильном отделении и постоянная работа в абортной, кроме этого, я начал читать акушерство и гинекологию в медицинском училище. На скорой помощи я тоже дежурил субботы и иногда воскресные сутки. Теперь я понимаю, что ко мне относились с завистью и недоброжелательством, говорили в глаза одно а за глаза – лили грязь и плели сплетни… Я тоже давал пищу для разговоров, ведя себя не как доктор, а как невоспитанный мальчишка… Сам разболтал Г.Д. Сафронеко о предложении профессора Слепых, предложении заняться научной работой, а её окружение твердило ей, что я мечу на её место… И тут началась настоящая травля… Меня рассорили с Лучанским...