Как я стал врачом - 1

Как я стал врачом

Часть 1.  

Через полстолетия врачевания мне часто задают этот вопрос, однако ответ на него мне  трудно дать даже себе самому. Нет, ни кем другим никогда я не хотел быть. Словно предопределённость какая-то: только врачом… Не буду искать причины появления этого желания в детстве, ни в профессии отца, ни в работе мамы (родители были медиками), ни в том, что, болея всеми детскими болезнями, я сам часто становился пациентом врачей, знал прелести инъекций, банок, рыбьего жира и т. п. Болея, я даже был пациентом самого Филатова, в его клинике, в Одессе, – каюсь, но его личность меня не поразила. Только врачом мне хотелось быть, – говорю себе и отвечаю на вопрос: судьба. Есть выверенная украинская пословица – судьбу конём не объедешь! Так это вполне прилагаемо к моему пути, моему подъёму к этому высокому званию: врач, его изнуряющему труду, необходимости отдавать себя людям. Не могу не вспомнить стихи Ахматовой: «Иди один и исцеляй слепых, чтобы узнать в тяжёлый час сомненья учеников злорадное глумленье и равнодушие толпы». И это относится к ВРАЧУ, к тому, кто не работает, а служит больному, кто расходует себя ради больного, живёт в каждом своём больном, теряя больного, мучается стыдом за своё бессилие… Хватит, как говорится, ближе к делу.

Окончив школу, имея лишнюю четвёрку по астрономии, я сдал свои документы во 2-ой Московский медицинский институт им. И. В. Сталина. В автобиографии написал, что мой отец был репрессирован в 1937 году. Так настаивала мама, – нам нельзя бояться!

Москва 1951 года. Юность, влюблённость, задор, вера в свои силы, уверенность во всём хорошем… Экзаменов я не боялся! Первый был – сочинение.

Амфитеатр полон, ходят какие-то соглядатаи. Уверенно пишу на тему «В человеке всё должно быть прекрасно» (А. П. Чехов). Через два дня иду в институт и на доске объявлений ищу свою фамилию. Вижу в маленьком столбике пятёрок три или четыре фамилии, об одну зацепился взгляд – Волколупова… Среди четвёрок не нахожу своей фамилии, среди троек тоже нет. Ещё и ещё раз просматриваю – нет! Иду к ответственному секретарю приёмной комиссии – прошло более полувека, а помню – Бабичеву Сергею Ивановичу. – Вот, писал сочинение, а в списках меня нет. – Фамилия? – Зубрис. – Вот, смотри – пятёрка. На крыльях радости бегу сообщить дядьке, у которого остановился. Он не поверил. Мы поехали вместе, посмотрели, – похвалил. Завтра устный экзамен.

Взял билет, иду к столу отвечать без подготовки. Вижу: что-то обсуждается, в это время пришёл какой-то мужчина, – похоже, его ждали. Мне предложили отвечать. Всё по билету ответил без запинки. Пришедший мужчина похвалил меня и предложил разобрать предложение. Это был третий вопрос билета. По ходу разбора я что-то сбивался. – Судя по всему, Вам надо поставить высокую оценку, возьмите второй билет и внимательно делайте разбор предложения. Второй разбор прошёл гладко. Он сказал, что так и полагал, но, поскольку я брал второй билет, комиссия не может поставить пять, а только четыре. Я ощутил пробуксовку. Дело в том, что я уже прошёл мандатную комиссию: за большим столом сидело человека три или четыре, в центре восседал – иначе не скажешь – величественно, в генеральском мундире, Сергей Иванович Миливидов, директор института. Всё проходило быстро, без разговоров и вопросов: челядь комиссии подносила папки личных дел абитуриентов пред «светлые очи» Миливидова или кого-то другого – и тебя тут же выводили из кабинета… Девять из десяти – это гарантия поступления, – утешали меня, но – на душе было тоскливо.

На экзамен по химии я шёл победительно. Отвечал, войдя первым в аудиторию и едва пробежав глазами билет. Говорил уверенно, решил задачу и получил пять. Я ликовал! В числе тех, кто имел 14 из 15 баллов, я никого не видел.

Следующий – физика. Уж тут меня ждали. Взял билет – и к преподавателю. Но меня вернули. Надо, – заботливо сказала миловидная экзаменаторша. Взяв мой экзаменационный билет, она что-то туда вписала и отложила. Ответ мой был чётким, но в решении задачи я немного путался с пересчётом джоулей в лоцы, что-то подобное, не уверен, что помню…  Несмотря на то, что решил задачу верно, мой экзаменатор, я просто на всю жизнь запомнил её фамилию – Васильева, взяла экзаменационный лист и прочитала: «посредственно». Я был уничтожен! Меня стали утешать, обнимать, поздравлять, показывая на большой транспарант: «У нас проходной балл 16!!!»… Итог – 17 баллов, но это только начало того конца, которым окончилось начало.

В комиссии мне ответили, что я не принят, так как указал, что нуждаюсь в общежитии, а у меня нет оснований для поселения в общежитие: не участник войны, не сирота и т. д.

Услыхав о причинах моего непринятия в институт, решил добиться правды – доказать бездушным чиновникам, что они чинят произвол, что даже если мой отец репрессирован, то товарищ И. В. Сталин сказал, что сын за отца не отвечает, а нашу преданность Родине доказал мой старший брат, погибший на фронте.

Начал я свой путь с Министерства здравоохранения СССР в Рахмановском переулке, там мне порекомендовали обратиться в ГУМУЗ к товарищу Гукасяну (он курирует подобные ситуации), но я решил – в ЦК ВЛКСМ. В приёмной меня направили к инспектору сектора ВУЗов – Антонине Михайловне Шишовой. Она огорошила меня вопросом: почему ты не на Украине, где мы открыли столько медвузов? Тут же перечислив все медины Украины. Я снова и снова приводил свои доводы, делая ударения на том, что мне отказывают по «дефекту» биографии – отец-де репрессирован. Это надоело Шишовой, и она хлестнула меня ответом: а почему ты решил, что дети врагов народа должны учиться в Москве?.. И сегодня её твёрдый и уверенный голос звучит в моих ушах.

Профессор А. Г. Гукасян был со мной безгранично вежлив, внимателен, сочувственен. Он задал два-три вопроса, потрепал доверительно по плечу и… предложил ехать в Ленинград, в педиатрический институт. Я набычился и сказал: буду думать…

Должен сделать признание: вечером этого дня из Херсона приехала девочка, которая благодаря своей золотой медали была без экзаменов принята на лечебный факультет нашего (так я говорил!) медина. Всё подробно и в лицах я рассказал ей…

Мы были влюблены. Я, как казалось, дышу и живу ею. Точно моё состояние позднее охарактеризовал поэт: «Не может людей не растрогать мальчишки влюблённого пыл…». Целуясь, она спросила меня: «Вот ты уедешь в Ленинград, а я как же?» – Никуда я не уеду от тебя, – выдохнул я.

Гукасяну я сказал, что не поеду в Ленинград, мотивируя тем, что не хочу быть педиатром и обязательно добьюсь учёбы в Москве. В тот же день я написал письмо Сталину, – должно быть, где-то в архивах отца всех народов лежит в пыльной папке моё моление о справедливости. А вот правдивый ответ от 6 сентября 1951 года: «Тов. Зубрис Г., на Ваше заявление, адресованное на имя тов. Сталина И. В. Главное управление медицинскими учёбными заведениями сообщает, что Вам была предложена возможность поступления в Ленинградский Педиатрический медицинский институт, где зачислялись абитуриенты, получившие на экзаменах 17 баллов. Вы отказались от нашего предложения. В Московских же на лечебный факультет зачислялись лица, получившие более высокие баллы. Исходя из вышеизложенного, удовлетворить Вашу просьбу не предоставляется возможным. Нач. Главн. управления медицинских лечебных заведений МЗ СССР проф. А. Г. Гукасян».

Тогда я решил записаться на приём к председателю Верховного Совета СССР Н. М. Швернику. А согласно правилам, там прежде необходимо было изложить суть просьбы, жалобы, ходатайства и т. п. Коротко: когда я вошёл в зал и увидел столики к помощникам, а к этим столикам очередь из калек, слепых, обрубков войны, женщин со стайками измученных детей – оцепенел… Решил ехать домой. Слёзы душили меня, я понял: второсортен, не нужен никому, и ждать помощи не от кого. Под проливным дождём на вокзал. Было 19 сентября 1951 года…

В Херсоне меня встретила мама. Я был огорчён, даже всплакнул, разуверен, озлоблен…

На стадионе столкнулся с Сашей Чернявским (братья близнецы были тренерами), рассказал ему свою историю поступления. Он посоветовал мне идти в сельхозинститут, прихватив с собой свой экзаменационный лист. – Тебя могут принять, там знают твои спортивные успехи на беговых дорожках. Так и сделал, отнёс все бумаги и меня зачислили на агрофак.

Время лечит молодые души быстро – год я учился, тренировался и ждал того дня, когда я снова поеду в медин. Грезил Москвой, девушкой…

И вот я у директора института М. Ф. Янюшкина – на следующий день после того, как он меня добродушно принял и велел подумать. «Мы обсудили в комнате комсомола: ты отличник (сессию я сдал на 5)… редактор курсовки отличный спортсмен… вот я тоже хотел быть в пятом океане, а видишь – он раздвинул широким жестом простор своего кабинета. Партия послала в науку, я и пошёл, – иди, учись, лётчиков пока достаточно… В комитете институтском тоже есть мнение, что тебя надо переориентировать – ты будешь отличный агроном…». И тут (сегодня каюсь и приношу извинения М.Ф.!) я допустил грубость: «М.Ф., Вы забыли, наверное… Первое – я беспартийный, а второе – рождённый ползать летать не может», – и откинулся на спинку стула… Янюшкин сказал мне: «Что ж, летай, но ко мне больше не ходи».

Я ушёл, считая, что своим остроумным ответом достиг цели, но вышло обратное. Документы мне не выдавали, а время мчалось, – июль катился к концу…

Двадцать восьмого июля я попросил в деканате, на втором этаже, дать мой аттестат, чтобы тут же снять копию. Доверчивая секретарша (только окончила институт, она меня знала) дала мне аттестат и предложила сесть… Я присел к столу и, опершись на его край, прыгнул на подоконник, коленом распахнул раму, выпрыгнул во двор и пулей бросился бежать по кустарникам.  Выскочил на улицу Бульварную (ныне Комкова), бежал, видимо, быстро, перегоняя редкие автомобили…

Домой я не ходил, но друзья доложили, что к маме приходил участковый и требовал срочно идти в институт, грозя тюрьмой… Ночевал я у Бокова на балконе, куда проникала ветвь большого дерева. Наивные пацаны: если тебя выследят – ты сможешь успеть спуститься и тикануть.

…Проследили: на железную дорогу нечего надеяться – не успею, да и там дежурит какой-то активист из института, на морвокзал тоже – меня задержат при посадке на пароход. То есть, Одесса блокирована, остался Симферополь… Два моих одноклассника купили три билета, я должен приплыть на катер и пробраться в туалет, там переодеться – у них вещи и мой билет, если вдруг будут проверять… Всё так и вышло! Приехал на Пойму, здесь надо ждать поезд на Джанкой, дальше пересадка в Симферополь… Не общаемся, как сказал Саня Гладков, – а вдруг филлер на хвосте! Куда-то они подевались, а тут и поезд подают. У них же мой аттестат и кое-какая еда… Друзья мне в окно отходящего поезда подали бумаги, «а еду мы употребили на закуску к пиву…». Не стану описывать поезд и поездку, пересадку и посадку в поезд «Москва – Симферополь»…

31 июля 1951 года рано утром я приехал в Симферополь… Быстро (оказалось рядом) нашёл институт, бросилось в глаза «им. И.В. Сталина», как на 2-ом Московском. Сдал документы – председатель приёмной комиссии Вера Дмитриевна Ермоленко была со мной ласкова и улыбчива. Ничего она меня не спрашивала. Я понял, что тут квота для детей врагов народа не та, что в Москве. Завтра я писал сочинение. На этот раз «Сталин – наша боевая», описал мужество героев Сталинграда, с россыпью цитат и ссылок, – получил 5! Позвонил другу, сообщил, что сдал экзамен на отлично, и попросил прислать телеграмму в институт о необходимости приехать в связи с началом ремонта дома. Пошёл к директору, Георгиевскому Сергею Ивановичу, – он посмотрел телеграмму и сказал: «Сдашь досрочно экзамены и поезжай, раз маме некому помочь…». За два дня сдал три экзамена и получил три пятёрки.

Шестого августа я уже был дома. На пляже встретил студента со своего курса на агрофаке. Он мне сказал, что из комитета комсомола послали письма в Московские медины и Одесский мединститут, – твоя песенка спета – вернёшься, а тут тебя исключат, уже решено.

Судьба же решила иначе. Обещанного мне вызова из Симферополя нет. Тридцатого августа полетел в Крым. А когда мама пришла домой из аэропорта, в почтовом ящике ждало письмо – это был вызов на учёбу.