Как я...

Как я была переплётчиком

«Так сложилось, что летом я, как правило, не работаю», – веско говаривал один мой знакомый. Так сложилось, что с октября 1988-го по январь 1989-го включительно я проработала переплётчиком в московской Службе быта.

В Службу быта меня направил Волосатый Павлик, мой коллега-проявщик по цеху обработки плёнки на «Мосфильме». Волосатый Павлик, фигура колоритная, принципиально не стригся, из-за чего носил длинные волосы, перехваченные налобным ремешком на хипповый манер, мощную бороду и усы, принципиально не мылся и принципиально не чистил зубы. Однако несмотря на специфическое амбре соображал вполне хорошо.

Никаким хиппи Волосатый Павлик не был, а в свои молодые годы уже являлся человеком трудной судьбы. Тихо пьющий папа ВП служил шофёром в КГБ, из-за чего ВП направили в армии во внутренние войска. Ко всему прочему во внутренних войсках выяснилось, что ВП снайпер. («Силы у меня уже не те, что прежде, – как-то раз сказал мне он, указывая на виднеющийся вдали циферблат башенных часов Киевского вокзала, – но вон там при наличии пулемёта мог бы расписаться».) И в результате бедный ВП в 18 лет попал в какой-то отряд особого назначения внутренних войск, предназначенный для усмирения лагерных бунтов.

О своей службе в этом прекрасном подразделении Волосатый Павлик предпочитал не рассказывать. Но какая-то информация всё же иногда просачивалась. Что их отряд особого назначения сбрасывали в бунтующие лагеря на парашютах, что новичков типа ВП заводили в тюремную камеру и требовали, чтобы они вырубали заключённых деревянной киянкой и т.п. В общем, у Волосатого Павлика от такой армии, конечно, осталось ПТСР, в порядке облегчения которого он довольно быстро начал пить эфедрин.

Я его жалела – за ПТСР и за то, что вместо движения по папиным стопам накатанным путём к благополучию в КГБ Волосатый Павлик, в отместку папе совершенно не пьющий ничего, кроме эфедрина, хотел странного. До армии он работал фотографом в фотоателье; после неё пришёл на «Мосфильм» проявлять плёнку; очень музыкальный, хорошо знал отечественный рок и позже стучал барабанщиком в самодеятельной рок-группе; потом потерялся, а не так давно его опять нашла моя подруга и бывшая коллега по проявке, и оказалось, что он теперь работает весьма приличным звукорежиссёром.

Этот-то Волосатый Павлик, когда я однажды упомянула, что хочу научиться переплетать книги, и надоумил меня податься в Службу быта. Он сказал, что сам пошёл туда перед армией, когда решил основательнее изучить фотодело, и что там можно многое совершенно бесплатно почерпнуть.

Сказано – сделано. И, уволившись из цеха обработки плёнки «Мосфильма», где за два года я уже во всё вникла, получила пятый разряд из шести и начала скучать, я поступила учеником переплётчика в Службу быта. Перестройка к тому времени шла вовсю, и это было блаженной памяти время хозрасчёта, советского предтечи дикого капитализма.

В трудовой книжке записано, что я успела потрудиться в трёх переплётных мастерских. Первую, где я не задержалась, я почему-то совершенно не помню, зато две другие запомнила хорошо. Во второй переплётной мастерской возле метро «Добрынинская» работали три-четыре какие-то совсем народные и неумные тётки. Специализировались они на ремонте библиотечных книг. Огромные стопки этих книг громоздились повсюду, и ремонтировали их тётки совершенно ужасно, тяп-ляп – при помощи крахмального клейстера кое-как подклеивая и истрепавшиеся переплёты, и порванные страницы калькой. От крахмального клейстера калька становилась непрозрачной, и текст в подклеенных местах уже вообще было не разобрать. Дневная норма выработки у тёток при этом оказалась какая-то просто чудовищная, чуть ли не сто штук «отремонтированных» книг на нос, если не больше. Видимо, тётки делали свою выручку за счёт вала, потому что государственные библиотеки вряд ли могли платить им много. Тем более за такую халтуру.

Самая субтильная из переплётных тёток после одиннадцати часов утра неизменно отпрашивалась «сбегать на полчасика» и тут же отправлялась в винный магазин за бутылкой. «Да-а, Маргарите не дотянуть до аэродрома…» – философски говорили друг другу оставшиеся тётки, продолжая ловко уродовать библиотечные книги, но ничуть не возражали. Тётки не нравились мне, а я, наверное, не понравилась им. Некоторое время я заваривала им крахмальный клейстер и пыталась тоже расправляться с библиотечными книгами, но норму выработки не осиливала. И они довольно быстро вернули меня из своей мастерской на базу. Поскольку заваривать крахмальный клейстер я умела и без того, можно считать, что ничему полезному я у них не научилась.

Переплётных мастерских тогда в городе было полно, и с базы меня направили в третью по счёту, на улице Островитянова, минутах в десяти езды автобусом от метро «Беляево». Заведующим этой мастерской оказался еврейский мужчина лет тридцати пяти, как впоследствии выяснилось, тоже на редкость глупый. Он бдительно спросил меня, почему это меня выперли из прошлой мастерской. И тут я в первый и последний раз в жизни разыграла козырную карту – повинуясь внезапному импульсу, сказала ему: «Им не понравилась, что я еврейка». И тут же была принята. (Кстати, очень может быть, что это народным тёткам тоже не понравилось, действительно.)

В этой мастерской трудился коллектив мужской. Кроме еврейского зава, который специализировался на тиснении при помощи соответствующего пресса с подогревом, комплекта типографских литер и золотой или серебряной фольги, там ещё работали юный московский татарин лет двадцати и, слава богу, настоящий профессиональный переплётчик высокой квалификации лет сорока пяти – пятидесяти. Настоящий переплётчик, как многие мастеровитые русские люди, был горьким пьяницей, но характер имел добрый, умел всё, обрёл в моём лице самого что ни на есть благодарного ученика и наконец-то научил меня многим хитростям переплётного дела.

Но я про хозрасчёт. Лозунг «Обогащайтесь!» уже был вброшен в массы, хотя дошёл покудова только до самых оборотистых. Собственно, мастерские Службы быта, как я сильно подозреваю, и до этого были на полном хозрасчёте – т.е. сдавали план, а всё, что успевали навертеть сверх того из государственных сэкономленных материалов, реализовывали налево и выручку клали себе в карман. Но в 1988 году свободное предпринимательство стало уже почти легальным делом. И заведующего моей третьей переплётной мастерской распирало от коммерческих идей.

Заведующим этой мастерской официально был он, но хозяином – совсем другой человек, довольно страшный (не внешне, а внутренне): тридцатилетний наркоман и наркодилер, сын какого-то большого деятеля, финансировавший закупку расходных материалов сверх гособеспечения и забиравший за это долю левой выручки (может, он так умножал свои наркодоходы, а может – папины взятки). Он приходил почти каждый день, смотрел, как идёт производственный процесс, посылал юного татарина за непременным разливным пивом на всех и под него рассказывал трудящимся разные истории – как он в школьные годы с друзьями ловил зазевавшихся африканцев и вешал их в Битцевском лесу и т.п.

Производственный процесс между тем поделился на две части. Меня бросили на клиентов, и я под руководством настоящего переплётчика мирно переплетала им подборки, выдернутые из толстых журналов, и реставрировала старые книги в спокойном темпе за свою ученическую ставку. А все остальные трудовые единицы, включая настоящего переплётчика, в авральном режиме, иногда даже и всю ночь напролёт, ваяли фотоальбомы и «волшебные» картонные кошельки (помните такие? куда кладёшь купюру, и она исчезает). Которые затем продавали через сувенирный киоск на Курском вокзале, получая за это мощный левый доход. Вся эта авральная продукция, естественно, разваливалась на части на второй день, но пассажиры, которые её приобрели, к этому моменту уже оказывались далеко от Курского вокзала, влекомые по железным дорогам родины согласно купленным билетам.

Один раз при мне к нам в переплётную мастерскую приходил рэкет. Бандиты тогда тоже захотели обогащаться и обкладывали данью всё, до чего могли дотянуться. Все переплётные работники очень перепугались, но в тот первый раз дело кончилось ничем: мастерская выглядела по-советски убого, и рэкетиров вроде бы удалось убедить, что взять с нас нечего.

Ежедневное разливное пиво, однако, разрушительно действовало на мой организм. Я почувствовала, что спиваюсь. Для получения разряда нужно было представить на базу сделанную работу. Этого узкого момента я несколько опасалась, но учитель у меня был хороший, по его совету я смастерила на аттестацию какую-то папку для поздравительного адреса, и всё сошло гладко. И, получив свой законный первый (самый низший) переплётный разряд, я быстренько покинула это бизнес-предприятие и отправилась на неплохую зарплату в кооператив по торговле устаревшими американскими компьютерами к нашему с Аней Морозовой другу Петру. Т.ч. не знаю, что с ними со всеми сталось дальше. А переплёт и реставрация книг теперь превратились в раритетное и оч-ч-чень недешёвое удовольствие.