Тётушка любимая моя! Господи, помилуй!

Глава 51. Тётушка любимая моя! Господи, помилуй!

 Из всех моих дядек самым любимым был дядя Миша, что вернулся ещё до окончания войны без правой руки и на чьём велосипеде я научился кататься, стоя, на педальке. Об этом я уже писал в предыдущих главах, поэтому не буду повторяться, хотя в школьные каникулы мне приходилось, немного погостить и в доме дяди Миши, в посёлке Оричи. Но нигде мне не жилось так привольно, беззаботно и весело, как в доме моей, тоже не менее любимой, тёти Клавы.

 Тётя Клава была просто легендой этой маленькой деревни - Белопуховы.

У меня создалось впечатление, что деревенские бабы просто ей завидовали и частенько зубоскалили, отпуская ехидные, завистливые шуточки в её адрес. Ну, например, я сам слышал, как какая-то женщина кому-то говорила, что дай этой Глашке хоть и вагон денег, так она его за один день издержит. А оно и правда, что везучая была моя тётя. Удачно, выйдя второй раз замуж (первого я не помню, а может и не видел) за мельника, который работал на какой-то дальней водяной мельнице. К жене и наделанным детям, приезжал с чёткой периодичностью, и всегда не с пустыми руками, а как уже писал с добротным мешком пшеничной муки и, безусловно, подкидывал своей навещаемой жёнушке какие-то и денежки и, даже я ощущал эти подарки. На столе вдруг появлялась лампосея – так деревенские называли конфеты, видимо, это производное от слова монпасье, и пышный пшеничный каравай изумительного вкусного хлеба. А лапша, изготовленная из этой муки, и сваренная в чугуне, на молоке, просто не поддавалась никакому сравнению с другими кушаньями. Особенно я любил выскребать этот чугунок, с слегка пригоревшей лапшой. Любил я и молоко с растворённым в нём толокном, а молока всегда было в достатке, и оно хранилось в большом бидоне, спущенном на верёвке в холодную воду колодца. Как и у деда, крынка молока с ломтём пшеничного хлеба зачастую мне заменяла и ужин, и обед и завтрак. Но тётя Клава всегда и варила и пекла чего-нибудь, и шанежки и слоечки и вообще она была на все руки мастер, не унывающая, разбитная и разворотливая женщина. Я сам, будучи ребёнком, восхищался ею, и её жизнеспособностью выходить из всяких трудных положений. А как она мастерски владела швейной машинкой, и обшивала всех своих пацанов и моих сестёр. Именно только её дети в деревне, и в престольные праздники, были все как один, одеты в новые рубахи и новые платья. Тётя покупала отрез материи и моментально и с такой скоростью выходила эта швейная продукция, что буквально за один день все были в обновках. На меня, правда, не шила, я был в своих городских рубашках. Действительно, было чему завидовать деревенским бабам и я, даже гордился своей тётей Клавой. Не забывала она и нас навещать в Кирове и почти всегда увозила от нас котомку, с поношенными нами вещами и обувками, избавляя от лишнего хлама нашу квартиру. Мамочка всегда ей готовила такие вот "сюрпризы-бартеры", видимо, за гостеприимство меня. Очень жаль, что начав свою, производственную деятельность, а потом и армия, мне не пришлось с ней больше встретиться. А пока я служил, кто-то из подросших детей, перевёз её в Ростовскую область, в свой дом и, как мне говорили, очень неплохо там устроились, и имеют и хозяйство, и сад. Очень жаль, что моя борьба, за свою жизнь, в Ленинграде, не дала мне возможности навестить её в тех краях, а сейчас, конечно, её нет, нет и связей с братьями и сёстрами - всё замкнулось на себе самом. Раскручивать сейчас, при моём возрасте, родственность уже нет никакого смысла и обременять себя этой, не по возрасту, - суетой. Был, правда, один случай и лет двадцать пять тому назад, двоюродному брату- Михаилу, проживающему уже в Омске, вдруг понадобился ручной браслет с шильдиком, но почему-то в двух экземплярах. Видимо, чтобы личные данные были на обоих запястьях, братан-то там шофером работал. Разыскали меня, это было не трудно. Я разыскал и купил эти цепочки, отправил их бандеролью в Омск, в ответ даже и спасибо не услышал. И ещё у меня появлялись и дядька по маминой линии, проживающий в Горьком, но так как я не пьющий, после смерти родной мамы и эти связи прекратились. Трудно, видимо, русскому человеку без бутылки родственные связи поддерживать? Но не очень-то я и переживаю, было и есть у меня, чем свою особу занять, даже и сейчас вот сижу и стукаю по клавишам, а через пару месяцев на природу в Валдайскую Усадьбу!

 Однако повседневная жизнь в Белопуховых протекала в детской суете и беззаботности. Играли за околицей в лапту, какую-то игру, которая называлась чикало-бегало, не помню сейчас правила этой игры, но помню, что на торец вбитого кола в землю нанизывался чиж, в виде отрезка прута, играющий бил палкой по стволу, чиж отлетал и чем дальше тем для бьющего лучше. А вот что потом делали, просто забыл, может кто-то из, читающих напомнит? Играли и в городки. Ходили и в лес по ягоды, за грибами не ходили, так как боялись заблудиться. Никогда не забуду одного случая, когда я стал звать на помощь Бога и стал неистово молиться приговаривая: «Господи, спаси меня и сохрани!»

 А дело было так. Собрались мы деревенской ватагой за земляникой, я взял у тёти двухлитровую стеклянную банку, а может и литровую, сейчас и не помню. Но факт, что я не уходил из лесу, не добрав её полную, если бы мне пришлось и одному в лесу остаться, дорогу обратно с ближних земляничных полян я знал хорошо и заблудиться не мог. Собираем ягоды, наткнулись на большую поляну, ягод как на ковре, не оторваться!

Где-то вдалеке погромыхивало. Ребята, настороженно стали поглядывать на небо, а небо стало заволакиваться тучами и всё более чернеть. Пацаны засуетились и предлагают мне быстрее сматываться из лесу. Я ни в какую, и заявил всем, что пока не доберу из леса не уйду, продолжая собирать землянику. Уговаривать меня никто не стал, но предупредили, что надо идти через осиновую рощицу и в грозу это опасно, я только отмахнулся. Ребятишки убежали, а я работаю. Банку я добрал, когда упали первые капли, но было уже поздно. Надо мной треснуло так, и стрелы молнии вонзились прямо передо мной. Через осинник я уже бежал под ливнем, а небо не переставало разверзаться надо мной и с таким треском и цепями молний, что тут-то я и вспомнил о Боге! Я бежал, одной рукой прижав банку к груди, другой не переставая креститься и молиться, постоянно приговаривая, и зовя на помощь и Господа и Бога! Выскочил за кромку леса. Передо мной было вспаханное поле, а за полем первый дом деревни - Бутырки, в котором уже спрятались мои деревенские друзья, успев ещё сухими укрыться в нём. Как они мне потом рассказывали, все прилипли к стёклам окон, ожидая моего появления из леса, но за стеной ливня трудно было что-то рассмотреть. Но вот я появился, бегу согнувшись, манипулируя правой рукой, т.е. крестился, значит. Кааак, треснет! Герман, рассказывают они, так тебя, вроде как бы, обратно к лесу относит какой-то волной! Испугались за меня ребятки! Но, слава Богу, заскочил в ограду дома до нитки промокший, но живой! Не помню, чтобы я ещё раз в жизни попадал в такую грозу. Напужался я этой грозы и долго ещё всем своим одноклассникам рассказывал про это лесное приключение. И может быть с этих времён я и запомнил народную поговорку - охота пуще неволи! С деревней я не расстаюсь, другие события в следующей главе. Но настойчивость и вредность моя по отношению к самому к себе ещё не раз в моей жизни, принесут только пользу.