История одной жизни - 58

Учеба в Ростове

Где-то в начале января, после выписки Вали из роддома, мне предложили поехать на усовершенствование в Ростов-на-Дону на кафедру неврологии. Вместе со мной туда же был направлен Илья Аникиевич Иващенко доктор уха, горла и носа, а также наш хирург Дмитрий Иванович Лемешко. Нас разместили в общежитие по улице Карла Маркса, где я подружился с коллегой из Краснодара, чей отец был адмиралом в отставке. Подчеркнул это я неслучайно, ибо мы получали скудные стипендии, и все выходы в свет совершали за счет этого обеспеченного друга.

В общежитии мы жили в комнате с двухъярусными койками. Компания врачей была разношерстная, и мне, взращенному в интеллигентной еврейской семье, пришлось на ходу осваивать основы ненормативной лексики, так как по вечерам мои коллеги предпочитали эту часть лексикона. Удивленные моей неосведомленностью, они предложил написать шуточную диссертацию о русском мате, чтобы потом обмыть ее защиту в одном из кафе. Я со всей серьезностью начал конспектировать их высказывания, а также выражения от Петра Первого до наших дней, и таким образом написал работу под названием «Русский мат и его значение в жизни общества». Получив стипендию, мы скинулись и пошли в кафе «Дружба» по улице Энгельса. Для защиты диссертации были назначены ведущий председатель и мой оппонент. В то время как я читал свою писанину, еле сдерживая смех, а мои товарищи внимательно слушали, к нам подсели два студента-чеха, которые никакого подвоха в происходящем не заметили. После моего выступления слово взял ведущий «профессор» и опять-таки на полном серьезе начал делать мне замечания, употребляя довольно приличные, вопреки моему ожиданию, слова и выражения. Чехи ничего не понимали, но продолжали слушать. Потом поднялся «оппонент» и предложил одобрить диссертацию, несмотря на пробелы в этой области моего образования, которые помешали до конца раскрыть суть проблемы. И только в конце, когда все расхохотались и принялись за питье, чехи поняли, что они были свидетелями обыкновенного дурачества. Жена, которая по моему возвращению прочитала первые строки «диссертации», бросила ее в огонь.

Помню, что в кафе «Дружба», куда стояла вечная очередь, подавали необыкновенно вкусную солянку. Я также до сих пор вспоминаю миниатюрные пирожные в кафе «Золотой колос» на углу Энгельса и Буденного. Всякий раз, когда я приезжал на конференцию в Ростов или встречал моих родителей из Кишинева, я покупал несколько коробок этих вкуснейших сладостей.

Утром мы выходили из общежития и по обыкновению забегали в первое же кафе выпить чаю с булочкой. Иногда, проходя мимо блошиного рынка, я пропускал завтрак и пополнял свою филателистическую коллекцию, покупая с рук почтовые марки.

Кафедрой неврологии заведовал профессор Никольский, а вела нашу группу из шести врачей преподавательница Циля Ефремовна, которая оказалась, как и я, филателисткой, что помогло нам найти общий язык во время учебы. В группе, которая избрала меня старостой, была татарка из Казани, дагестанец, осетинка, и двое русских. Занятия давались мне нелегко. Я часто засиживался в библиотеке, и однажды нашел медицинский журнал на румынском языке и, желая блеснуть перед профессурой, перевел статью под названием «Наследственные дегенеративные заболевания у детей». Когда я показал перевод своей преподавательнице Циле Ефремовне, она ахнула и побежала к профессору. Однажды Циля пригласила меня и осетинку Аиду к себе домой показать коллекцию почтовых марок. Мы премило пообщались, и я понял, что, будучи старостой, да еще заядлым коллекционером, я с легкостью сдам сложнейший экзамен по неврологии. Когда в апреле наступила экзаменационная пора, я попросил Цилю Ефремовну сдать первым, уповая на то, что, как староста, я должен организовать посиделки после экзамена. Мне попался билет о патологии диэнцефальной области. Я начал плавать, смотреть на Цилю, Циля смотрела на профессора, а профессор обратно на Цилю. Видя, что выхода нет, я вспомнил, что у меня были заготовлены стихи для работников кафедры. Циля, как будто прочитав мои мысли, как раз сообщила профессору, что я, помимо всех заслуг, еще и поэт. Профессор, который на мое везение тоже писал стихи, отодвинул билет и попросил почитать что-нибудь. Воспользовавшись последним шансом, я прочитал хвалебное стихотворение. Несмотря на то, что в стихах был намек на недостаток внимания к параклиническим методам исследования на кафедре, профессор поставил мне в зачетку отлично. Я поблагодарил присутствующих и выскочил в коридор, где меня ждал Ахмед, сын горного народа, и мы побежали за шампанским, вином и тортом.

Был 1967 год, памятный для нашей семьи, так как из лагеря вернулся мой папа. Работая начальником сырьевого отдела треста «Молдрасжирмасло»,он вместе с другим заведующим отделом был осужден на 8 лет по обвинению в неправильном распределении фондов, и находился в селе Карманово, на левом берегу Днестра. В те времена Хрущев экспериментировал с народным хозяйством, и появились совнархозы, которые себя не оправдали. Тогда начались процессы поиска виновных, в числе которых оказался и мой отец. Он был отправлен в тюрьму, где в свое время сидел Котовский, а в 1941 году сидел и он сам (к чему я вернусь позже), в тюрьму, которая по стечению обстоятельств была видна из окон нашего дома в Кишиневе по улице Кузнечная, угол Бендерской. По еще одному стечению обстоятельств суд проходил в городе Бельцы, где закончила медучилище моя жена Валентина Резникова, а село Карманово было как раз тем селом, в которое я распределился по окончании мединститута в 1952 году на работу и куда не попал из-за того, что явился в министерство с опозданием. Самое интересное, что папа два раза сидел в советской тюрьме, и оба раза уходил в ссылку на 8 лет из одного и того же учреждения, занимая одну и ту же должность.

Но возвратимся к моему повествованию. Я перепоручил проведение сабантуя моему товарищу из Дагестана, и через несколько часов после экзамена мой самолет приземлился в Кишиневском аэропорту, и вскоре я очутился в объятиях моей семьи. Папа был освобожден досрочно благодаря усилиям моего брата Фимы, который добился не только его освобождения, но и последующей реабилитации.