Розы и смерть Сталина - 1

РОЗЫ И СМЕРТЬ СТАЛИНА

Последним моим лагерем на Колыме был ОЛТП № 5 прямо в центре столицы Колымского края.

– Ремизовская! – Оглашая всю зону несется из репродуктора. – Ремизовская, к оперу!

Я слышу это, идя по разводной площадке. Сворачиваю влево к помещению, где находится опер. Подхожу к кабинету, стучу.

– Заходи!

Захожу.

– А что, Ремизовская, ты действительно рисуешь?

– Да, гражданин начальник, рисую.

 – И что ты можешь нарисовать?

 – Все, гражданин начальник, что вижу.

– Ну, а меня можешь нарисовать?

– Могу.

– Рисуй, – командует он и подвигает мне лист бумаги и карандаш, и даже разрешает сесть – до этого я, как и положено, стою перед ним на вытяжку.

Я беру карандаш, делаю легкий контурный набросок его головы и протягиваю ему листок. Он поражен сходством и долго с удивлением рассматривает набросок. А я молча стою и рассматриваю его. Этот опер, в отличие от других, пользуется у нас в ОЛТП № 5 вполне заслуженным уважением среди зечек, потому что не подлый и зряшно не жестокий, хотя закон и «блюдёт».

– Ну, хорошо, – оторвался он от наброска. – Меня ты видишь – я перед тобой. А если я прикажу нарисовать то, что ты не видишь, тогда как?

– Если раньше видела, то нарисую. А если никогда не видела, то и сфантазировать могу.

– Нарисуй розу!

Это тот предмет, который на Колыме увидеть негде. Я рисую.

– А что? Похоже, – заключает он. Ну так вот надо на материи нарисовать розы, как на плакате. Сможешь?

– Смогу, но нужны и материя, и краски, и кисточки, – в столярке ничего подходящего нет.

– Будут, жди

Прошло дней пять или семь и вновь на всю зону лунае «Ремизовская, к оперу!» Прихожу.

– Садись, – сразу же приглашает он.

Рядом с ним стоит молодая женщина, моих лет.

– Вот это – моя жена, она сама расскажет, что надо сделать, – и вышел.

Мы познакомились: она назвала себя, я – тоже. Весь наш разговор проходил в дружеском тоне, никакого пренебрежение к себе, как к зечке, я не почувствовала. Она рассказала, что у нее есть хорошее платье из однотонной ткани и ей хотелось бы разрисовать его розами. Расспросив о материале и фасоне, я и тут же набросала рисунок. Ей понравился мой вариант, и на этом мы разошлись.

Я уже упоминала столярный цех. Дело в том, что кроме того, что я была прорабом зоны, у меня еще в подчинении находилась столярка, где работали в основном плотники из соседнего ОЛТП № 3 (мужской лагерь, тоже практически в центре Магадана*). Женщины из нашего лагеря тоже работали в столярке на подсобных работах. Так вот в этой столярке у меня была небольшая конторка. Именно сюда через пару дней принесли краски, олифу и кисти. А жена опера (забыла, как ее звали) принесла свое платье.

Платье было изумительно красивое! Я ведь женщина и мне так давно не доводилось видеть ни одной красивой женской вещи, – все робы, телогрейки да валенки. Платье мне очень понравилось. Сшито оно было из тёмно-лилового бархата. Не платье, а мечта!

За работу я принялась в тот же вечер. Никто не освобождал меня от основных моих прорабских обязанностей, и работать над украшением наряда жены опера я могла только поздними вечерами. Платье мне нравилось, по художественной работе я очень соскучилась и потому получала истинное удовольствие от этой работы. Кстати, не лишне отметить, что жена опера вместе с платьем принесла мне покушать, что для зечки тоже имело немаловажное значение.

Принесенной еды было довольно много и я поделилась ею с одною своей знакомой по лагерю, тоже, естественно, зечкой, которая работала бухгалтером. По работе мы с ней довольно часто встречались. Не то, чтобы дружили, но были в хороших отношениях.

Через несколько дней платье было готово: по его подолу шел венок из роз, а одна ярко-красная роза алела у левого плеча, как бы символизируя любящее женское сердце. Смотрелось все это чудесно. Не менее, чем мне самой, понравилось это произведение и жене опера. Она в восторге забрала платье и дала мне за работу целых десять рублей. А за это я ее благодарила, наверное, еще более горячо, чем она меня за платье, ведь у нас в зоне был ларек, где при наличии денег можно было купить что-нибудь съестное. Есть же хотелось постоянно, ибо кормежка в лагерной столовке была очень скудная.