32
А это событие состоялось 11 декабря 2009 года, в день рождения Дмитрия А. Тридцать семь – знаменательно. По столь весомому поводу я приехал к нему в Москву. Ну и чтобы глянуть заодно, как идёт обустройство в его новой квартире в Люберцах. Её Митька вынужден был чуть ли не зубами выгрызать у очередной финансовой пирамиды, на этот раз строительной “Социальной инициативы”. Пришлось мне в очередной раз раскошеливаться. И как теперь выглядят бандиты, то есть внуки, любопытно было посмотреть. Фёдор уже пошёл в школу, а второй, Семён, в свои почти три был неразговорчивым, однако дружелюбным и на диво забавным мужчиной.
- Гражданин! К нам в рабочей одежде нельзя! У нас не разрешается!
Я понял, что обращаются ко мне, когда именно меня не слишком вежливо остановили за руку. Пришлось сделать шаг назад, чтобы внимательнее разглядеть достаточно типовое гнусное офисное рыло. О том, что ко мне обратился менеджер торгового зала, свидетельствовали не только лакейская униформа, но и бейджик на груди. В совковые памятные времена подобных молодых людей в одинаковых хорошо пошитых костюмах и с неизгладимой печатью холуйства на хорошо откормленных рожах доводилось встречать на Старой площади, у здания ЦК КПСС. Тогда они настоятельно предлагали зря не глазеть и попусту не задерживаться в таком важном месте. Ещё, помнится, внимания подобных ребят я удостоился как-то в центре Киева, когда неосторожно и, видимо, слишком пристально заинтересовался особняком местного генсека Щербицкого. Теперь таких холёных бездельников везде полно, хотя выучка, конечно, уже не та. Мельчают, что поделаешь, даже соглядатаи и стукачи. Хотя, казалось, куда уж дальше?!
- Можете обращаться ко мне: “господин”. И, простите, но это вы находитесь здесь в рабочей одежде. Моя для меня повседневная, она же и выходная. Есть ещё вопросы?
Да, у него оставались вопросы. И, чтобы помочь разрешить их цивилизованно, то есть без мордобоя, на подмогу менеджеру уже торопился неотличимый от него собрат.
Телепатией они владеют, что ли? Ну, это вряд ли. Скорее, отработана система условных знаков. Или “уоки-токи”. Зачем, спрашивается, поднимать излишний шум в вестибюле респектабельного “Ереван-Плаза”? Именно здесь назначила мне встречу дочка Катерина, а я велел приехать сюда же Дмитрию А. Чтобы свести их, наконец, – по моей крови родных, а практически совершенно отдалённых.
Я сунул руку под куртку, которую они приняли за рабочую одежду. Я тоже не хотел шума. Хотя, конечно, если эти рожи чего и заслуживали в действительности, так это пульки из выхваченного из-за пазухи травматического шпалера. По штуке на каждое рыло. Или хотя бы из баллончика прыснуть, не экономя. Нехай поплачутЬ.
Но, не склонный к незаконному ношению оружия в общественных местах и вообще в тот момент не кровожадный, я выхватил всего лишь пачку наличных долларов толщиной с их годовую зарплату.
Её действие оказалось ещё убедительнее. Действительно, с помощью такого нехитрого аргумента я в два счёта доказал бы их шефу, старшему менеджеру или супервайзеру, что главной характеристикой его подчинённых является их очевидная профнепригодность. Что фирма только выиграет, если распугивать состоятельных клиентов они станут в другом месте. Хотел бы я знать, где они в кризис сумеют устроиться на такие суперхалявные должности?
Они тоже мгновенно оценили все те сомнительные радости, которые сулило предстоящее вскоре задушевное общение с биржей труда. Поэтому исчезновение блюстителей произошло столь стремительно, что даже имён на бейджиках я разглядеть не успел.
Преследовать служивых не хотелось. Вскоре сюда должны были подрулить два дорогих мне человека. А может и трое, если Сергей вдруг захочет сделать папочке сюрприз. Именно для него на такой случай была припасена должником родителем скромная пачечка. Пока учишься – плачу. Этому обещанию я изменять не собирался.
- Дмитрий, твой брат, – представил я именинника слегка запоздавшей Кате.
– Екатерина, твоя сестра. Видишь, совсем барышня, уже опаздывать научилась.
Зачем я вас свёл? Да просто мне скоро подыхать, так что очень хотелось, чтобы вы хотя бы возобновили знакомство. Чтобы имели возможность при случае опереться друг на дружку. Чай, не чужие. Можете хихикать, но одной крови.
Я не видел Катёнка почти четыре года, а Дмитрий – около пятнадцати. Но они сразу признали друг друга и тут же защебетали на неизвестном мне языке нынешних молодых и деловых. А я не мог налюбоваться своей совсем взрослой доченькой. Такая же маленькая, как раньше, – относительно, конечно. Теперь трудно сказать, насколько похожа на покойную бабушку Марию, потому что прорезались собственные неповторимые черты – отчасти природные, а что-то и нарисованное. Но это она, Катёнок. Не спутаешь. Такая же ладненькая и грациозная, и голос такой же уверенный, звучный. Тигровая акула, поскольку родилась под знаком Рыб в год Тигра. Господи, скольких мужиков сведёт с ума эта малышка! И дай ей Бог оказаться в этом счастливее, нежели её со всех сторон несчастная, и уж не поэтому ли отчаянно молодящаяся мама.
Я совсем потерялся. Нет, в разговор встревал постоянно, однако неловко и, видимо, невпопад. Попробуй найди верный тон для общения с дочерью после такой долгой разлуки! Да ещё если знаешь, какое множество вопросов задавать в принципе нельзя.
Но в целом атмосфера светской беседы выглядела доброжелательной. А остальное авось наверстается, думал я, предаваясь, как всегда, ничем не оправданному оптимизму. Рассеется Катькино недоверие, пройдёт моя растерянность. Писать станем друг другу, фотографиями обменяемся. Помочь чем-нибудь смогу. И неужели ей совсем не интересно, какая у Дмитрия жена, какие славные дети? Вот познакомится с Митькиными обаятельными бандитами, а там, глядишь, и своих захочется завести. Возраст позволяет, а вскорости настоятельно потребует.
Ну, а скромная пачечка зелёных бумажек осталась при мне. Невостребованной. Я не собирался общаться с родным сыном против его воли или через посредника, даже если это моя родная дочь. Не стану я ущемлять твою, Сергей, свободу, раз уж ты сам так ею дорожишь.
* * *
В первом письме я отослал ей “Инкубатор”, самую нейтральную главу этой повести. Не хотел ни покоробить, ни, тем более, оскорбить. Стремился только заинтересовать. Только почувствовать по реакции, что я ей не безразличен.
Хотя следовало догадаться: если я дочери не безразличен, она бы и раньше поискала меня в Интернете. А уж если попыталась, то непременно нашла бы. Сам себя я нахожу без труда, проверено.
Всего три месяца прошло. Так что рано мне, видимо, рассчитывать на ответ или отклик. Что ж, подожду. Позади уже четырнадцать лет “без права переписки”. Своих злейших врагов безмерно гуманная Советская власть приговаривала к меньшим срокам.
Но не очень долго подожду. Потому что всякие предчувствия одолевают всё сильнее. И в них всё меньше остаётся поводов для оптимизма.
“Человек может делать, что желает, но он не в силах пожелать того, чего бы ему хотелось желать” – не больно-то жизнерадостно сказал однажды Шопенгауэр. Мне хуже, потому что уже и желать ничего не хочется.
Свободное копирование
