Мои воспоминания - 87

В конце апреля мы с женой уехали на свой хутор, и с тех пор я уже больше не жил в Ясной, а только наезжал туда периодически, или по делам, или просто для того, чтобы повидать родителей.

После отъезда из Ясной мы с женой получили от папа письмо:

"Как вы доехали, милые друзья, нам без вас скучно, то есть жалко, что вас с нами нет. Получили эту телеграмму и ничего по ней не сделали. Я думаю, что не беда. Напишите, как вы устроились и какие планы. Мое здоровье теперь совсем хорошо. Наше общество трезвости имеет большой успех, подписались многие, но зато один, Данило, успел подписаться и напиться. Я ничего, не робею от этого, а жду тебя, Илья, и очень жду, и буду очень рад за тебя, когда ты бросишь эти две скверные привычки: алкоголь и табак, привившиеся вне правильной жизни. Жизнь дело не шуточное, особенно теперь для тебя, всякий шаг твой важен. Много хорошего есть у вас — самое главное чистота и любовь, которые берегите всеми силами, но многое-многое угрожает вам, — вы не видите, а я вижу и боюсь. Ну, до свиданья, целую вас, все вам кланяются. Пиши, В Москве все по последним письмам благополучно, торопятся сюда. Л. Т."[1].

Следующее письмо отца написано им по случаю рождения первой моей дочери Анны:

"Поздравляю вас, дорогие и милые молодые родители. Не на словах поздравляю, а сам так неожиданно обрадован внучке, что хочется поделиться своей радостью и поблагодарить вас, и понимаю вашу радость. Я теперь на всех дев и женщин смотрю с соболезнующим презрением. Это что? а вот Анна — вот это будет настоящая. Нет, а без шуток. Впрочем, что я пишу — не шутка, а только еще с большей степенью серьезности я хочу сказать вот что: внучку, а вы дочь, смотрите же воспитайте хорошо, не сделайте тех ошибок, которые делали с вами, ошибок времени. Я верю, что Анна будет лучше воспитана, менее изнежена и испорчена барством, чем вы. Что здоровье Сони? Страшно писать, когда думается, что может быть что-нибудь неладно. Впрочем, все будет ладно, когда в душе ладно, что, главное, вам желаю. Как я рад, что Софья Алексеевна с вами, поцелуйте ее за меня и поздравьте. Целую вас. Л. Т."[2].

Уже после моей женитьбы, весной, у мама родился ее младший сын Ванечка.

Этот мальчик, доживший только до семилетнего возраста и умерший в 1895 году от скарлатины, был общим любимцем всей семьи.

Отец полюбил его, как младшего ребенка, со всей силой родительской, старческой привязанности.

Надо сказать, что в воспитании моих двух младших братьев, Андрея и Михаила, отец принимал мало участия.

Они подошли к школьному возрасту уже тогда, когда он совершенно отрицательно относился к тем формам воспитания, в которых росли мы, и поэтому он, чувствуя себя не в силах вести их так, как это хотелось бы ему по его убеждениям, совершенно от них отшатнулся, омыл руки и не стал вмешиваться в их жизнь и учение.

Мама поместила их сначала в поливановскую гимназию, в которой учился когда-то я и брат мой Лев, а потом они уже перешли в катковский лицей.

Мне кажется, что отец смотрел на Ванечку как на своего духовного наследника и мечтал о том, чтобы воспитать его по-своему, в принципах христианской любви и добра.

Я знал Ванечку меньше остальных братьев и сестер, потому что он рос уже тогда, когда я жил отдельно, но насколько я его помню, я должен признаться, что этот хрупкий и слабый в физическом отношении ребенок отличался необыкновенно нежным и отзывчивым сердцем.

Когда ему было еще полтора года, папа решил отказаться совсем от своей недвижимой собственности и разделил все свое имущество между членами нашей семьи.

Ванечке, как младшему, дали часть Ясной Поляны с домом и усадьбой.

Другую часть этого имения, более отдаленную, получила мама.

Мама мне рассказывала, уже после смерти Ванечки, как один раз, гуляя с ним по саду, она стала ему объяснять, что вся эта земля его.

— Нет, мама, не говори, что Ясная Поляна моя, — сказал он, топнув ножкой, — все — всехнее.

Когда я получил телеграмму об его смерти, я сейчас же поехал в Москву.

Мама передавала мне слова отца, сказанные после смерти Ванечки: "В первый раз в моей жизни — безвыходное горе".

Похоронили Ванечку на деревенском кладбище села Никольского, за Всехсвятским, недалеко от Москвы, там же, где похоронен другой мой маленький брат, Алеша[3].

Когда гроб опустили в могилу, папа зарыдал и сказал тихо, тихо, так, что я еле мог расслышать:

— "Из земли взят и в землю пойдешь".

Эти же слова были сказаны им в письме к Сергею Николаевичу по поводу смерти их брата Николая.

И с тех пор смерть Ванечки была самой большой утратой в жизни отца.