Научившись шить простые сапоги, отец начал уже фантазировать: шил ботинки и, наконец, брезентовые летние башмаки с кожаными наконечниками, в которых ходил сам целое лето.
(На фотографии того времени отец снят сидящим на террасе в таких самодельных башмаках.)
Помню я еще случай, связанный с единственным моим воспоминанием о поэте Якове Петровиче Полонском.
Сидим мы вечером около верстака и работаем.
(Я говорю мы, потому что я тоже научился этому ремеслу и одно время шил очень недурно.)
Приходит лакей Сергей Петрович и докладывает, что графа хочет видеть какой-то барин Потогонский.
— Что за Потогонский? Не знаю такого, проси сюда, — сказал отец.
Проходит, по крайней мере, минут пять.
Мы уже забыли о Потогонском, как вдруг слышим по коридору какие-то странные, как будто деревянные, неровные шаги.
Отворяется дверь, и появляется высокий седой старик на костылях.
Вглядевшись в лицо гостя и вдруг узнав его, отец вскочил и начал его целовать.
— Батюшки, Яков Петрович, так это вы, простите меня, ради бога, что я заставил вас пройти все эти лестницы, если бы я знал, я сошел бы к вам вниз, а то Сергей говорит — Потогонский. Я никак не мог догадаться, это вы. Чем вас угостить?
— Ну, если так, так дайте мне потогонного, я с удовольствием выпью чаю, — сострил Полонский, отдуваясь от усталости и садясь на диван.
Действительно, бедному хромому старику, для того чтобы дойти до кабинета отца, надо было пройти одну двойную лестницу вверх, залу, потом несколько очень крутых ступенек вниз и еще длинный полуосвещенный коридор с разными заворотами и порогами.
Ни до этого, ни после мне Полонского видеть не пришлось, и я мало помню это свидание, потому что я почему-то скоро вышел из комнаты и при его разговоре с отцом не присутствовал.
Другой учитель — сапожник, который учил отца,— это был наш дворовый Павел Арбузов, сын няни Марии Афанасьевны и брат Сергея-лакея. С ним отец занимался одно время в Ясной Поляне.
Увлечение сапожным ремеслом кончилось как-то скоро.
Я думаю, что это отчасти из-за того нелепого освещения, которое дано было этому в некоторых слоях общества и которое не могло не раздражать отца и не огорчать его.