О Владимире Алексеевиче Морозе, ставшем долголетним опекуном и духовником В. Я. С., следует рассказать отдельно.
Сын выдающихся советских чиновников, он постоянно крутился в верхах столичного общества, среди видных военных, музыкантов, танцоров, журналистов. Обладая очень привлекательной внешностью хорошо ухоженного, голубоглазого барчука, приятными манерами и необходимым набором познаний, чарующих женщин, он везде был нужным и проверенным человеком. И в салоне Генриха Нейгауза, и на даче маршала Тимошенко, и на даче Ванды Василевской, и в ресторане «Националь» он считался своим в доску.
Что привело молодого советского парня в логово шизофреника Ситникова, остается малоизученным, но, пренебрегая фактами, мы рискнем объяснить метафизически.
Когда в казенную мастерскую живописцев солдатских обносков и тряпья не входит, а влетает, как вихорь, молодец в туго обтянутых джинсах, то поневоле залюбуешься «литым, сделанным из бронзы телом йога» (по Гюзель Амальрик), а первокурсник Володя Мороз просто обомлел, как обомлела татарка Гюзель.
Любовь с первого взгляда!
Студент «Сурика», где В. Я. состоял завфонарем профессора Алпатова, не спускал с божественного фонарщика взгляда, копируя повадки, говор, дело. Стоило божеству заикнуться о канадских сапогах, как они стояли в Рыбниковском. Любой каприз, любой приказ кумира выполнялся сразу и беспрекословно. Студент Мороз бросил посещение «Сурика», превратившись в раба деревенского деспота. Дружба перешла в деловое сотрудничество. В голову влюбленного раба пришла еретическая идея — выставить произведения «академии» на публичное обсуждение. Первую выставку они сделали в клубе Института труда и гигиены.
Поглазеть на деятельность способных шизофреников пришли известные ученые, отцы русской психиатрии, академик А. В. Снежневский, врач Цецилия Файнберг, профессор И. Г. Иткин, представитель «Сурика» М. В. Алпатов и вся московская знать под водительством Мороза, где отличилась поэтесса Агния Барто, повсюду повторявшая: «Какой эпический талант! Нет, вы посмотрите — какой эпический талант!»
Врач Виктор Райков, большой поклонник метода Ситникова — «гроша мне не заплативший Иуда» (по Ситникову) — и покровитель московского новаторства — лучшее собрание гуашей В. И. Яковлева у него! — самыми яркими красками описывает появление Васьки-Фонарщика в закрытом клубе:
«Вася не вошел, а ворвался в зал. На нем блистали хромовые голенища сапог, пальто заморского покроя он перевязал пеньковой веревкой, а на голове красовалась черная шляпа времен Пушкина. За ним плелся выводок девиц, похожих на пестрых матрешек. Он как нож рассек толпу начальства и не переставал выкрикивать непристойные ругательства».
(«Это сквернословие, — объясняет В. Я. С., — от счастливой и безумной радости бытия!»)
1955 год стал поворотным в жизни художника и педагога. Посещая сокровища Дрезденской галереи с «бездарным тупым долбоебом Сезанном» и «божественного происхождения Леонардо», он познакомился с любопытной Ниной Андреевной Стивенс.
Знакомство закрутили в озорном духе. Русской иностранке показали академика с иконами и коврами, а затем навеселе покатили на Зацепу, 22, где в старинном деревянном доме жили новая знакомая и ее муж, американец Эдмонд Стивенс, с 34-го года живший в советской России. Он разлил русским гостям виски, о котором Вася слышал, но никогда не пробовал.
Встреча закончилась тем, что подвыпивший Эдмонд, прямо в лоб, без обиняков и по-человечески спросил:
— Вы же русский художник, где же монастыри?
Подобных заявок В. Я. С. никогда не слышал. Профессора «Сурика», где он заряжал фонарь искусствоведения, обычно спрашивали: «Где положительный герой? А где светотень? А где оптимизм? А где блик?»
Позднее Ситников вспоминал этот разговор: «Сам Господь Бог приоткрыл мне занавеску!»
Это был первый иностранный заказ.
Художник обещал американцу «монастырь», но просил не торопить год или два. Он начал с того, что обошел все музеи Москвы, перелистал все книги и каталоги — в стране монастырей монастыри не рисовали! Иногда кусок монастырской стены (Репин), иногда кресты небрежными мазками (Васнецов), иногда погост на горизонте (Левитан).
Американец знал, о чем говорит.
Терзайся, кретин!
Раз ученик Сашка Харитонов, «чернорабочий хам и алкаш Сашка», принес на урок селедку, завернутую в плакат с изображением токарного станка. Засаленное изображение «для меня оказалось дороже мешка алмазов», вспоминал В. Я. С. «Чертежник изображал станок в ортогональной проекции, с птичьего полета, а на его месте я сразу увидел свой монастырь!»
Яркие купола, оживленная толпа внутри и снаружи, стая ворон и сверху «гладь вышивального, наигустейшего, одуряющей красоты мельчайшего снегопада» (В. Я. С.).
«Мой первый монастырь оказался враз бестселлером!» В доме Стивенсов, где картину повесили для обозрения, постоянно толпились изумленные иностранцы, послы, бизнесмены, журналисты, туристы, аспиранты.
Ничего подобного русские художники не производили.
Шизофреник без паспорта стал сразу знаменит. О нем говорили больше, чем о Пикассо и Глазунове, выступавших в Москве одновременно.
«Обломилась краюха щастья!»
На ажурные «монастыри» образовалась очередь желающих. За них платили хорошие деньги. Зажиточные иностранцы вносили свои рыночные поправки в товарообмен и торговлю. К Васе в Рыбниковский переулок устремилась «вся Москва», желавшая соприкоснуться и поглазеть на необыкновенного учителя без официального диплома. Ехали со всех концов огромной страны за советом и помощью. Весной 1959 года к нему настойчиво попросились на ночевку Девушка из Судака, без гроша в кармане, не знала, где прислонить голову. Лида Хованская мечтала стать художницей и прописаться в Москве. Привел психбольной воинственный вор Свет Афанасьев, «чуждая мне манера письма».
С 1951 года В. Я. С. не выбирался из Москвы, и боялся, и не желал. Крымская квартирантка сломала его волю и страх. Оказалось, что у нее дом над голубым морем, и не где-нибудь, а в Коктебеле, и не чей-то, а поэта Макса Волошина. Васю с детства неудержимо манили скалы, корабли и море, как Робинзона Крузо и Лемюэля Гулливера. Упустить такой случай он не смел и согласился на поездку.
Девица Хованская слегка наврала. Дом поэта в поселке Планерское назывался «Дом творчества советских писателей», и ее мать не отдыхала у моря, а служила поварихой в писательской столовой. Хованская рисовала с натуры, Ситников купался и смотрел на горизонт. Спали в сарае друг на друге. Пока Вася загорал, а сестра Тамара, как нарочно, вылетела в Берлин, московскую квартиру ограбили, причем воры утащили не только ковры, иконы, прялки, но незаконченный, заказной «монастырь».
На квартирной краже напасти не закончились. Едва придя в себя (месяц в клинике Виктора Райкова), он потащился с Гюзель и Инной Вигоградской на дурацкую выставку в Манеж, где показывали художников соцстран. Появился и «правительственный табун» с министром культуры во главе. «Табун» сделал круг почета и затормозил у абстрактных картин Ксаверия Дуниковского. Следуя либеральной моде той поры, министр Н. А. Михайлов обратился за разъяснением не к советнику, а к человеку из толпы.
— А зачем ослу объяснять искусство, — резко отрезал Васька-Фонарщик, — ведь осел не нуждается в нем!
Вечер досидели в мастерской скульптора Дмитрия Филипповича Цаплина, с восторгом жавшего руку герою, а наутро В. Я. С. получил распоряжение ректора «Сурика» Модорова об отчислении с работы, где он служил 15 лет, заряжая фонарь на кафедре искусствоведения.
Пенсия — 28 рублей, за гибель отца — 15 рублей и фонарь — 40 рублей.
В декабре 59-го его лишили основного жизненного дохода.
Выходка кривой судьбы!
Нелегальный журналист В. Н. Осипов («Бумеранг», 1960), опрашивая В. Я. С., спросил об артистическом кредо художника.
«В степи едет телега, я лежу на спине, задрав ногу на ногу, и горланю веселую песню — вот мое кредо искусства».
Отставного фонарщика спасли иностранцы.
Свободное копирование
