3. Кормящая мать Полянская
В начале 60-х за встречу с иностранцами уже не сажали в тюрьму. За ними охотились фарцовщики, художники, авантюристы.
Почему художники?
Московские иностранцы, главным образом дипломаты и журналисты западных стран, к величайшему удовольствию артистов подполья, проявили необъяснимый интерес к их экспериментам. Бум на подпольные работы возник в Москве и сразу был локализован властями в политических целях. Видные пункты встреч — квартира Костакиса, дом Стивенсов, барак Лианозово, дача Виктора Луи, башня Глазунова, студия Белютина, академия Васьки-Фонарщика и, конечно, подвалы и чердаки андеграунда — оказались под колпаком наблюдения всевидящего ока Органов. Множество смешанных браков, особенно с африканскими студентами Института им. Патриса Лумумбы, уже никого не удивляло.
В охоте на иностранца я не принимал участия. Он сам шел на меня. Я к нему притерся еще с вгиковской курилки, не шарахался от страха, а охотно открывал двери, если он желал войти.
Купеческий дом Нины Андреевны Стивенс на Зацепе основательно прибрали к рукам «профессор всех профессоров» Василий Яковлевич Ситников, пожилой самоучка, учивший желающих рисовать сапожной щеткой, и его приятель Владимир Алексеевич Мороз, московский маклак с высокими связями.
Страна чудес и абсурда!
Частную академию в Советской стране — неправдоподобно режет слух, да еще в годы незаконных репрессий и погромов космополитов, — «тяжело психбольной с детства» любитель рисования Вася Ситников, прошедший Казанскую психтюрьму 1941–1944 годов, открывает на дому. Безумную авантюру не задушили налогами, как швейное ателье моей матери в 1948 году, не прихлопнули уголовным кодексом, а пропустили жить без профессионального диплома. Высокие связи Мороза способствовали популярности этого странного учреждения, не то лечебницы для шизофреников, не то рисовальной школы.
Первые ученики академии, придурки войны и любители рисования, не прятались от властей и людей и рисовали открыто на коммунальной кухне, на лестнице, в проходе, во дворе. Дворники резались в домино. Дворовые сплетницы вязали шапки, полузгивая семечки. Участковый милиционер охотно делился своими взглядами на искусство, не зная, как поступить с нарушителем порядка.
К Ваське-Фонарщику тянулись обездоленные люди и скучающие вольнослушатели, как Лидия Вертинская, жена знаменитого барда. Поговаривали, что учитель, жестокий деспот и гипнотизер, владел свободой, но был навечно лишен гражданства.
Психиатр Виктор Райков усидчиво рисовал «шар» по воображению и записывал мысли учителя:
«Начинать надо с конца работы не методом академиков, запутывая результат, а быстро располагая планы с передними точками, обращенными к зрителю, а затем отбрасывая все выпуклости форм по порядку сверху донизу, выправляя мелкие детали в различных местах, даже не связанные между собой единым рисунком».
В это вшивое и опасное время, 1950–1953 годы, сложился и выразительный облик, яркая внешность В. Я. С. — густо заросший щетиной, с крупным носом и ястребиным взглядом, с пружинистой походкой физкультурника, в узких, обтягивающих крепкие ноги джинсах, в красной тенниске со множеством дыр, с кучей ключей, бренчавших на шее.
Бывшая ученица Гюзель Амальрик вспоминает:
«Это было для меня чудо, спущенное с небес, а может быть, из самого ада».
«Искусство — это лечение от поноса!» — любил повторять В. Я. С.
Это была не только школа рисования, а особый институт труда и жизни, терапия для одаренных и бездарных психопатов с манией величия и тяжелыми сексуальными комплексами, курсы практической тренировки, психоанализ на службе искусств, и наоборот Один прямой, как палка, метод — день и ночь рисовать «волшебную дымку», и никаких книг и рассуждений.
Василий Яковлевич собирал вещи. Профессиональный барахольщик. Он тащил к себе ржавые гвозди и ковры, иконы и обувь, корейский вельвет и японскую чесучу, речные байдарки и вологодские прялки, пустые бутылки и старинные книги, жевательную резинку и ватманскую бумагу.
Свободное копирование
