Родной край

От автора

Книгу посвящаю дочери Марфе, внушившей мне писать воспоминания.

Выражаю искреннюю благодарность знатокам русской культуры Льву Нуссбергу, М. Я. Гробману, К. К. Кузьминскому и Л. П. Талочкину, открывшим мне свои драгоценные архивы. Особо признателен я С. Н. Хольмбергу, В. Я. Ситникову, А. Т. Звереву, Л. А. Мастерковой за их красочные устные рассказы о жизни и искусстве, а Э. А. Штейнбергу, В. С. Котлярову-Толстому, Н. И. Павловскому, А. Р. Брусиловскому, Н. А. Шмельковой, Ирине Холиной, Борису Мышкову за содержательные письма. Мне очень дорога помощь родного дяди И. В. Абрамова, брянского краеведа и ветерана второй мировой войны, передавшего мне записки бабушки Варвары Мануйловны и свои собственные публикации.

Благодаря компьютерной помощи Андрея Короткова, которая всегда была своевременной, моральной поддержке моей жены Анны, взявшей на себя труд проверки рукописных материалов, существенным поправкам художественного критика Вадима Алексеева и любезному и благожелательному отзыву издателя Ирины Прохоровой, моя литературная авантюра могла появиться в свет.

Часть первая

Оккупационная зона

Худо, когда в дивизии

Недостает провизии.

Козьма Прутков, XIX в.

Бди!

Он же

1. Родной край

Что такое родной край? — понятие растяжимое и сугубо личное. У каждого из нас свой край и свое о нем понятие. У жителя большого города это ненавистная коммуналка и очередь в баню, персональная керосинка и кастрюля на замке. У безродного сироты пространство родины размазано, как слезы по давно не мытым щекам. Особый и неустойчивый континент детства у богачей. Большая территория тяжкого быта у людей земли, у крестьян.

Мой родной край — это оккупационная зона. Плотный клубок постоянного и постороннего насилия длиной не в сто, а в тысячу лет, где, как вчера, будет рождение отца (1905) и Гражданская война (1917), голод и дикая свадьба моих родителей (1927), убийство деда и закрепощение парода (1937), начало мировой войны и вдовство моей матери (1941), немецкие оккупанты и наши тюрьмы (1943), уроки китайского рисования и первый гонорар (1950), ликвидация лесов, лошадей и школьная жизнь (1953). Я  натурщик московских художников и сам тайный художник (1958). Все эти части переплетены между собой и необходимы для жизненных соков на сегодня и на завтра.

Мои предки не могли похвастаться чистотой своей породы, цветом крови и высоким общественным положением. Они изъяснялись на русском языке брянского разлива. Их прошлое терялось во тьме веков, где кочевали банды насильников самого эзотерического вида. Брянчане вырубали леса, возводили дворы и частоколы, ковыряли землю, вязали сани и лапти, гнали водку и пили до зеленых соплей.

Жить в вечном мире не удавалось. То и дело по суглинкам и болотам, с запада на восток, и наоборот, шли вояки, неся голод, разрушение и смерть.

В 1919 году в Брянск пришли коммунисты и установили вечную пролетарскую власть. Лишняя скотина и наемный труд были ликвидированы. Введены карточки на хлеб и постоянная прописка населения. Первый начальник города, беглый каторжник Игнат Фокин, мечтал осушить все болота, выдернуть сорняки лесной флоры и распахать общий картофельный огород до горизонта.

В 1922 году обездоленные родители моей будущей матери получили участок болота, с обязательством осушить его и поставить дом регулярного типа.

Ничего яркого из прошлого родителей мне не известно. Они сошлись на базаре по любви. Их никто не сводил, как исстари было заведено, и, вопреки советам брянских мудрецов жить по воле родителей, они сразу там слюбились. В базарный день 1927 года сидел на телеге голубоглазый блондин и трещал на балалайке. Картуз набекрень, косоворотка навыпуск, яловые сапоги, этакий Иван-Дурак из сказки, и моя будущая мать, Клаша, ширококостная, семнадцатилетняя, работящая девка на выданье, прошла мимо Дурака и подумала: «Вот мне бы такого!»

Ее пытались сватать за лесника тридцати лет, непьющего и с усами кверху, но она рыдала от страху по ночам, и жениху с усами отказали. Блондин с балалайкой из головы не выходит, а тот, не будь дураком, заслал сватов, и сразу ударили по рукам. Свадьбу сыграли на «Болоте», в родительском доме невесты.

В брянском Пролеткульте, грубо расположенном в холодной и высокой башне «боярина Барятинского», собирались шальные дети пролетарской революции, начитанные обитатели Карпиловки, срезавшие пейсы по указу большевиков, и юные потомки малограмотных частников. Сборище называлось «ликбез», ликвидация безграмотных. Мой отец собраний ликбеза не пропускал по внутреннему влечению всегда быть в гуще народа.

— Сволочи! — орал Всесоюзный Староста Калинин. — Предатели рабочего класса, выродки мировой буржуазии, вам место не в коммунизме, а на Соловках!

— Ты, товарищ Калинин, не пролетарская власть, а жандармская! — перечил мой малограмотный отец.

— Дурак, партия всегда права! — вопил одичавший от враждебной встречи Михаил Иваныч Калинин. — Лев Троцкий предал партию, создал себе культ вождя и повсюду свил осиные гнезда — «ясли Троцкого!», «улицы Троцкого!», «самолеты Троцкого!». Долой подлые, боярские замашки!

Мой отец был глубоко городским человеком.

В нем гулял дух уличного бездельника, ротозея и забияки, всегда готового разбить стакан в кабаке и двинуть собутыльнику по шее. Я не представляю его за прилавком магазина, конторским счетоводом, ответственным лицом вообще.

Не женись так рано на закройщице с косой до пояса, он стал бы знаменитым летчиком, спасал бы гибнущих во льдах Арктики полярников, охотно бы дрался с немцами в воздухе, как его закадычный дружок Пашка Камозин, схвативший за храбрость сразу две золотых звезды и бронзовый бюст в городском сквере.

Ковыряться в земле отец не умел. Мать измывалась над его неуклюжими попытками вскопать грядку под редиску или выкопать куст картошки. В домашнем хозяйстве мать управлялась с помощью наемных пахарей, печников, плотников, пока отец охотился в дальних болотах на уток. Жизнь пробегала мимо. Друзья отца строили коммунизм, а он бездельничал. Юность отца совпала с новой экономической политикой, НЭП. После людоедских лет революции, сов власть пошла на попятную и приоткрыла щель частной инициативе. Мой дед, Сергей Миронович Воробьев, его сыновья, Андрей и Степан, зять Илья Сафронов и свояк Василий Егорович Абрамов возобновили прерванный войной извозный промысел. Брянский базар был их генштабом. Там получали подряд на перевозки. Семь лет промысел их сытно кормил, пока не началось искоренение частного капитала.

Выражения «перебор людишек» и «город запустел» постоянно встречаются на страницах брянских летописей. Не забираясь в далекое прошлое, когда разграбление края было основной игрой победителей, людей кровожадных и темных, обратимся к фактам современности.

Мой отец вляпался на краже казенной мануфактуры по предварительному сговору группы лиц. В марте 29 числа 1929 года появился на свет его первенец, мой старший брат Шурка, а наутро отца взяли с краденым товаром. На самом деле партийный провокатор Гаврила Коростин, всучивший отцу общественное добро, донес в милицию, и два года мой отец вкалывал на принудработах, ломая брянские церкви. Человек общительный и буйный, музыкант и футболист, в брянской тюрьме он организовал струнный оркестр и футбольную команду. Отбарабанив срок, отец прибежал смотреть на двухгодовалого сына, крещенного в честь какого-то мученика, посеченного мечом при Максимияне.

— Совдепия — хвакт, а не теория, — озадачил зятя Василий Егорыч. — Ищи работу в совдепе, наш извоз ликвидирован законом!

В деревянный Брянск пригнали колонну грузовиков московского производства. Автотехника отца очаровала. Автопарк, сиявший зеленым лаком и стеклом, стал местом паломничества брянских ротозеев. Первый ученик гаража, мой отец сел за баранку зеленой полуторки.

— С твоим отцом я намучилась, — не раз вспоминала мать.

4 августа 1931 года родилась Маняша, когда отец гонял полуторку в Карачев, и новорожденную дочку увидел последним.

Мировая революция победным шагом освобождала народы от рабства капитала, а в пролетарском Брянске, затянув ремни, готовились к большому голоду.

Год: 1932.

В забитых амбарах дрались голодные крысы. Падали скот и люди. Тощие буржуи, надрываясь, ломали лес. За кражу булки хлеба бросали в сырые подвалы Свенского монастыря на верную гибель.

Не ловилась рыба в реке и не завязались сады.

— Будто вымерла, — вспоминала моя мать. — Бывало за весь день пескаря не поймаешь.

— Цыц, — ворчали опытные деды, Серега и Василий, — целы будем, не пропадем!

В тот голодный год отец снова попался на воровстве, спасая семью от голода, он подкупил вахтера «Заготзерно» и вывез мешок муки.

Арест и тюрьма не сломали его молодецких привычек, и в тюрьме ему повезло. Он возил на рыбалку комиссара уездного ГПУ.

Вещи живут долго.

Спустя двадцать лет после гибели отца, в 1960 году, мы продали дом и сад вместе с его кожаной фуражкой. Она висела на ржавом гвозде в сарае, уверен, что висит и сейчас.

Я помню черную кожаную куртку отца, засаленный картуз и хромовые сапоги, начищенные пахучей ваксой. Я всегда пытался влезть на них и падал на пол под его раскатистый смех.